Подруги

Франсуаза. Можно, я чем-то поделюсь с вами, миссис Рудор?

Хлоя. Конечно.

Ох, что еще?

Франсуаза. Мистер Рудор хочет, чтобы я посещала занятия по английскому языку. Но английские курсы так далеко, а автобусы ходят так редко, что я положительно теряюсь.

Хлоя. Но вы и так прекрасно говорите по-английски, Франсуаза. На редкость бегло и естественно.

Франсуаза. Мистер Рудор желает, чтобы я говорила еще лучше и могла бы, когда он читает мне свои сочинения, формулировать свои суждения должным образом.

Хлоя (помолчав). И часто он, Франсуаза, читает вам свои сочинения? Я и не подозревала!

Да, это новость. Это обида — и немалая. У Хлои занимается дух от боли под ребрами. Пожалуй, Марджори и Грейс правы. Пожалуй, ее окружают враги, пожалуй, забраться в постель для Франсуазы всего лишь первый шаг.

Франсуаза. Сегодня я впервые удостоилась этой чести. Он позвал вас, миссис Рудор, но вас не было. Вы были в Лондоне, навещали подруг. Творческий жар так легко остудить, и потому, когда он попросил меня занять ваше место в кресле, мне было неудобно отказаться. Он просил меня также откровенно высказать мое мнение, однако, когда я высказала, заметил, что мне нужно брать уроки английского.

Хлоя. Надеюсь, ваше мнение не было нелестным, Франсуаза.

Франсуаза. Возможно, он прав. Возможно, я бестолкова и невежественна. Со мной всегда так. Меня неверно понимают и не ценят.

Хлоя. Мы все очень вас ценим, Франсуаза.

Франсуаза. И я совершенно одна, у меня нет друзей в этой стране, а ведь я всегда стараюсь, как лучше. Стараюсь всем угодить, такая у меня дурная привычка. Наверно, мне лучше вернуться на родину. Я вижу, вы меня недолюбливаете.

Хлоя. Ошибаетесь, Франсуаза. Вас бы не было здесь, если б я вас недолюбливала.

Франсуаза обхватывает Хлою за шею, прижимается щекой к ее волосам. Она выше ростом, чем Хлоя. Ее выходка, отчасти ребяческая, отчасти неуместная, будоражит Хлою. Эта плоть как бы вобрала в себя близость к Оливеру, как бы отчасти принадлежит и ему. Нетрудно вообразить, что это Оливер обнимает Хлою руками Франсуазы — дарит ей некую опосредованную ласку через третье лицо. Хлоя стоит недвижимо, не отвергая ее, но и не отвечая. Франсуаза отступает назад, и тотчас подспудный смысл ее порыва — коварство, или злой умысел, или хотя бы раскаяние — рассеивается, остается чистое ребячество. Как ребенок, она за считанные секунды утешилась, горе прошло, а вместе с ним — враждебность и сознание вины.

Франсуаза. А, так вы меня простили. Все опять хорошо. Мы все будем счастливы. А повидаться с подругами в самом деле так приятно, в особенности когда это давние, закадычные подруги. Оливер говорит, вас с ними водой не разольешь, и это про вас сказано: вор вора кроет. Вы правильно сделали, что поехали в Лондон, мы в этом сходимся, Оливер и я. Друзей сохранять очень важно — после определенного возраста.

Вор вора кроет! Что же крали они друг у друга, Марджори, Грейс и Хлоя — молодые, отчаянные? Да все. Родителей и возлюбленных, детей, даже представление о себе.

Но перед этой галльской нахалкой Хлоя отступается от подруг.

Хлоя (греша против истины). Не очень-то они для меня важны.

Франсуаза. Какая жалость! Я, конечно, другое дело. В моем возрасте не обязательно иметь много друзей. Возлюбленных — да. Друзей — нет. И уж во всяком случае — подруг, подругам нельзя доверять.

Франсуазин жених накануне свадьбы сбежал с ее лучшей подругой.

35

По настоянию Элен Марджори покидает «Тополя» и водворяется в хэмпстедский дом. Война, ковыляя на перебитых ногах, близится к концу.

Жуж-жж-ит.

Что — пчела?

Или оса?

Нет, это жужжит бомба.

Самолет-снаряд, последняя надежда Гитлера, тайное оружие отчаяния.

Бомба-робот, майский жук, пукалка, ну а если отбросить эмоции — самолет-снаряд.

Пока раздавалось жужжанье, можно было не волноваться. Но вот жужжанье смолкало, и тогда ты знал, что бомба вот-вот упадет, причем не исключено, что на тебя.

Марджори, одна-одинешенька в огромном Фрогнал-хаусе, слышит те же бомбы, что и Оливер у себя в Ист-Энде. Она приветствует их жужжанье. Кто-то где-то думает о ней. Вот до чего дошла Марджори.

Ну а Элен? Элен упорхнула на юго-запад Англии, в Тонтон, там у нее очередная штаб-квартира. Ходит Элен в пламенно-алой фуражке, красит губы пламенно-алой помадой, возит на машине генерала и останавливается в тех же гостиницах, что и он. Ее, как и Марджори, угнетает Фрогнал-хаус. Хлопья отсырелой штукатурки свисают с потолка в длинных, низких, изогнутых комнатах. Металлические карнизы для штор, что бегут по потолку, сходясь и расходясь, точно рельсы возле железнодорожного узла, проржавели. Рыжие чешуйки осыпаются с них на белесую, давным-давно не вощенную, покоробленную от сырости мебель. Ползучие плети сорняков жмутся к дому, заглядывают в иллюминаторы. Крыша по-прежнему протекает; в доме завелась сухая гниль, постель и книги насквозь пропахли плесенью.

Элен нет дела, в каком состоянии дом и его обстановка. Она считает, что это мужская забота. Что не мешает ей жаловаться, как в нем тоскливо и уныло. Наезжая в Лондон, Элен останавливается в гостинице «Коннот», где и ныне подают к чаю огуречные сандвичи, и не переступает порога Фрогнал-хауса. Марджори, напротив, редко выходит за его порог. А как же — вдруг воры, нельзя допустить, чтобы дом пустовал. (Элен живет в вечном страхе перед грабителями и насильниками. Знакомым мужчинам, будь они хоть генералы, хоть кто, вменяется в обязанность заглядывать под кровать, без этого ей не уснуть спокойно.) Да и потом, со дня на день вернется Дик. В письме из Красного Креста сказано, что его должны репатриировать, во имя гуманности. Стели ему постель, Марджори.

Вот и живет Марджори одна в запущенном, пыльном, промозглом доме. Готовится заочно сдавать экзамены на аттестат зрелости. Латынь, греческий и французский. Элен, хоть и не перестает сетовать на дороговизну, все-таки оплачивает счета, которые присылает школа. На жизнь она дает дочери десять шиллингов в неделю.

По понедельникам Марджори ходит в магазин за продуктами, какие полагаются ей на неделю по карточкам, отправляет по почте выполненные задания и возвращается домой. Зачастую от одного понедельника до другого она не выходит на улицу. Раз в месяц, на субботу и воскресенье, ездит в Алден к Сонгфордам. Ездить чаще ей не по карману.

Однажды, когда Элен проездом в Лондоне, она встречается с дочерью за обедом в «Конноте». С томным видом Элен отдает должное кеджери, жаркому из рыбы, риса и пряных приправ.

На Элен кремовый чесучовый костюмчик и желтая шляпа. Годы как будто не старят ее, лишь прибавляют ей изысканности. Марджори одета в серую поношенную отцовскую фуфайку, завалявшуюся в платяном шкафу, и коричневую юбку, которую дала ей поносить Грейс. В честь такого события, как обед в «Конноте», она повязала шею бордовым шарфом. И разговор у них за обедом происходит вот какой.