Подселенец
Шрифт:
Идея Виталику резко не понравилась, но Костян уже презрительно скривил нижнюю губу, собираясь обозвать приятеля слабаком и трусом. Уже потом Виталик сообразил, что дружку его было самому боязно одному лезть в дом, где на столе ожидал завтрашних похорон мёртвый колдун, но тогда он только кивнул, выражая согласие.
Встретиться договорились около одиннадцати у Виталькиного дома, когда местные уже уснут, а те из дачников, кто ещё на ногах будут, уже наберутся до полной кондиции, так как природа местная к этому очень располагает, и тоже от спящих будут не сильно отличаться в плане внимания и любопытства.
Из дому Виталик выбрался
— Ну что, — дрожащим голосом поинтересовался он, — очко-то играет, поди?
— Играло б — не пришёл бы, — отрезал дрожащим голосом Виталик. — Пошли уже, пока тихо.
До избушки Митрофаныча добрались без приключений. Нет, где-то потявкивали собаки, копошилась в кустах местная, самогоном вскормленная молодёжь, но на двух пацанов в тёмной одежде, осторожно кравшихся по улице, как шпионы из старинных фильмов про пограничников, внимания никто не обратил, тут Костян прав оказался.
Так же незаметно пробрались в палисадник избы Митрофаныча и тут остановились. Дверь в дом была не заперта, но приоткрытая чёрная щель, ведущая в сени, неожиданно нагнала на пацанов такого страху, какого не нагоняла сама идея обокрасть покойника. Выставленную у крыльца зелёную крышку от гроба, украшенную пожелтевшими пальмовыми ветками и в темноте казавшуюся почти чёрной, никто не удосужился убрать в дом на ночь, что душевного спокойствия тоже не добавляло.
— Что, перессал, городской? — отважно полюбопытствовал Костян, отчётливо постукивая зубами.
Да, Виталик реально "перессал". В отличие от товарища он прочитал чуть больше книг, чем "Букварь", Уголовный кодекс и "Алёша — отважное сердце" (красочная малостраничная книжка советских времён о юном партизане), поэтому, а ещё и благодаря богатому воображению, представил себе разные таящиеся за дверью ужасы. Совсем недавно он осилил кинговское "Сияние", и вылезающая из ванной мёртвая старуха долго не давала ему спокойно спать, заставляя вскакивать посреди ночи от необъяснимого, нутряного страха. А вот сейчас он реально, а не в книге, лезет в избу, где лежит свежий труп колдуна…
Но показаться трусом в глазах друга было ещё страшнее. Потому что друг — он тут, он живой, он потом с тебя и спросит, а покойник — он покойник и есть. Мертвецов Виталик уже видел. Как-то прямо перед их подъездом склеил ласты уснувший на лавочке старенький бомж, а однажды почти на глазах у Виталика пьяный водитель "десятки" врезался в круглосуточный ларёк, забрав с собой на тот свет молоденькую продавщицу. Правда, эти "уличные" трупы не шли ни в какое сравнение с соседом Владимиром Севастьяновичем, торжественно возлежащим в дорогом импортном гробу, окружённом скорбящими родственниками и сослуживцами. Севастьянович был гораздо страшнее, наверное, из-за своей торжественной напыщенности, потому как он был "настоящим" покойником, а не такими кучками тряпья или красноватых лохмотьев, как другие усопшие. Он олицетворял настоящую смерть. Потому и мертвецов в гробах Виталик боялся гораздо сильнее.
Но Костян тоже боялся. Несмотря на то, что временами батя его подрабатывал забоем телят или свиней у соседей, а с недавних пор взял за привычку брать с собой сына для помощи — подержать там
или ещё чего, — отец Костяна строго привил сыну правило: есть животные, а есть люди. То есть крови бояться не надо, не по-мужски это, но человечью кровь лить нельзя. Поэтому Костян, без всякой брезгливости выдавливающий из окровавленных свиных кишок дерьмо, готовя их к будущей оболочке для кровяной колбасы, не представлял себе, что мог бы сделать это с человеческими внутренностями. Свинья — это свинья, а человек — это человек, и всякие параллели просто неуместны.Поэтому оба товарища стояли перед приоткрытой дверью в избу Митрофаныча, уже жалея о принятом дурацком решении. Но отказаться — признать себя трусом и слабаком, а к этому в двенадцать лет мало кто готов.
— Ты что ж там, — дрожащим голосом, но с превосходством прошептал Костян, — собрался на ощупь шарить? Света-то нет?
— А что, — наивно поинтересовался Виталик, — лампу зажечь нельзя?
— Ага, — издевательски гыкнул Костян, — чтоб наутро вся деревня судачила, кто это там у мертвяка в доме шастал и свет зажигал? Ты думаешь — нет?
Виталик помрачнел ещё больше. Перспектива лезть в комнату с мертвяком и без света не улыбалась ему вообще.
— Может, за спичками вернёмся? — робко предложил он.
— Хреничками! — осклабился щербатым ртом Костян. — Что б ты без меня делал, бестолочь городская?
"Дома б спал, — с неожиданной злостью подумал Виталик, — а не по мертвецким всяким шарился".
— Сюда смотри, — пробормотал тем временем Костян, извлекая из кармана что-то длинное и тяжёлое. — У пахана на время стырил. Знатная весчь.
"Знатной весчью" оказался военный галогеновый ручной фонарик, почти такой, какие показывают в буржуйских фильмах про полицию, только отечественный и потому сильно большой и неудобный.
— Тут луч не рассеивается, — пояснил Костян, — потому никто нас и не заметит, а мы увидим всё, что надо. Ну что, двинули?
Виталик кивнул.
В сенях пахло какими-то травами и, чуть ощутимо, смертью. Нет, это был не слабый сладковатый запах свежего покойника и не выворачивающая наизнанку вонь гниющего трупа — просто ощущение. Как будто смерть говорила: "Ну вот, я здесь, и вы, ребятки, тоже здесь. Чем займёмся?" Усилием воли Виталик прогнал из головы дурацкие мысли — просто зайти, взять пятаки, положить на их место рубли (ничего себе обмен, да?), а потом быстренько слинять и гордиться тем, какой ты смелый.
В комнате с трупом было очень тихо. Только тикали на стене доисторические ходики со смешной совой в центре. И гроб. Кажущийся неожиданно большим в махонькой комнатушке, как будто перегородивший её из угла в угол. Только белая рубаха покойника и его отсвечивающая в лунном падающем из окон свете борода белёсым размывчатым пятном светлели посередине.
— Глаза прикрой, — посоветовал Костян и зажёг фонарик.
Галогеновый луч не разогнал темноты, а напротив, сгустил её вокруг источника света, сделав окружающую картину ещё более жуткой. Но Костян уже решил форсировать события вместо того, чтоб на пару с Виталиком страху набираться.
Пошарив в карманах и заранее приготовив рубли, он шагнул к гробу.
— Не ссы, городчанин, — посоветовал он, после чего дрожащей рукой сдёрнул сначала один, а потом и второй пятак с морщинистых век трупа и спрятал их в карман. Затем Костян водрузил на пустующее место рубли.
— И делов-то, — тяжело переведя дух, прошептал он. — Держи, Виталя, — твоя доля, — он протянул слегка ошалевшему Виталику тёмно-зелёный царский пятак. — Храни его, и он тебя хранить будет. Бабки — они хоть и юродивые, но не ошибаются. А теперь — линяем.