Подари мне сиреневых орхидейИз тропической колыбели,Из долгих проливных дождей,От парящего влагой берега.Подари мне их тягучий аромат.Он наполнит меня как вином и ядом.Я буду слышать дождь и океан,У их подножия дурманным сном объятая.Они мне – обнажённая любовь!И обнажённым шелком покрывают душу.Они ко мне в объятия и в кровьТекут сиреневой лавиною наружу.В их аромате, дьявольски густом,Беспомощная чистота рассветов.Вдох орхидеи, как возможность лета.Наполни сладостью своей мой дом.И пусть цветёт она сегодня для меня, —По-северному замкнутой и гордой,Искавшей у ветров сырых тепла,Живущей неприлично скромно.Хочу
тонуть в сиреневых ручьяхЕё пленительного тёплого нектара.И представлять мгновения, когдаС дождём она бесстыдно целовалась.В пронзительных сиреневых тонахЯ вижу кроткую тоску по раю,Призыв любить, бесстрашно отдаваяДуши своей расцветший сад.
«Ты был мне карателем…»
Ты был мне карателем,Медленно резал всё светлое.Знаком лёг восклицательным,Прописался в моем дневнике.Искушая изобретательно,Искусно меня предалсто раз за вечер.Потом попросился обратнои предал больнее вдвойне…Посланник божий?Опричник,исполняющий слепо и преданноВысшую меру Всевышнего?Отсыпано щедро мне…Я распознала истину.Не ты был чудовищем.С улыбкой, тонкой, как лезвие,смехом звонким, как песня,Темнота разрасталась в душе.Непросто в самой себеОпознать лик убийцы…жертвы, судьи, очевидца.Я узнала недавно во снеКак тебе было больноТопить меня в полнойСоблазнов и страхов воде.Но Ангел твоею рукоюКарты кропил в игре.Прости меня, если сможешь.Мы оба тогда сломались —Из-за твоих, из-за моихшатких и ржавых перил…Но теперь-то я знаю:ты, хоть и не светел,но злодеем не был.Ты медленно резал все тёмное,Чтобы меня спасти.
«Меня кто-то совсем забыл…»
Меня кто-то совсем забыл?Ниоткуда за мной не пришёл.На пустынном перроне простыв,Отбиваюсь от свор сквозняков.Отчего же я до сих пор…?Почему же кто-то всё не…?Сколько нужно часов ещё…?Что мне станет спасением?Всюду дует за воротник.Кто-то где-то был очень мил.Жизни скомканный черновикУбегающим шпалам скормил…Мне никто никогда нигде…Потому что ничей не свет.И я чувствую, что теперьНикого на перроне нет.
Дерево
На моей коре дождь…На моей коре ночь…Из моей коры жёгПламя старый шаман.Над моей кроной спятСотни бледных плеяд.И кочевник закатТкёт кровавый обряд.Под моей кроной тьма,Птицам цепким дома.Чертит ведьма-соваКолкие письмена.Здесь не тишь и не блажь.Вырви глаз темнота.Зашипит по ветвямВ танце смерти змея.Ты пришёл поглазеть?Бродят многие тут.У моих корней кровь,Под моей тенью труп.Я расту не в земле.Подо мной города.Человечьих костейСтройные берега.Выпей горечь мою,Съешь изогнутый лист,Под могучим крыломЗакопайся и спи.У моих корней соль…У моих ветвей сок…Будет сладок твой сонВ скрипе вечных часов.Иллюзорный ваш мирРассыпался в трухуСотни раз на моемДеревянном веку.Мой удел провожатьСмену зим и эпох.Деревянно обнять,В колыбель или гроб.Ты ко мне приходи,И садись на качель.На моей коре ночь…От тебя ушла тень…
«Небо в квадрате с крестом…»
Небо в квадрате с крестомВисит в предутренних сумерках.Комната сливается со сном.Силуэты плывуще-танцующие.Темнота безлика, бездонна.Глядит, как бездомная, с улицы.Под нависшим оком хочетсяСъёжится и зажмуриться.В этой комнате пять углов.Четыре
прямых, один острый.В остром колене-прижатом назрели вопросы,Занозами в ребра несносными.Небо просачивается в щель,Капает с подоконника.Утро затапливает постель.Растапливает плоть мою.Расплавляется бесцельномасло на бутербродах.Органный гул тишинысменяется щебетом голодных.Главный орган духа невозмутим.Снимаю с плеч темноту хваткую.Утро. Пора думать о земных.Ночью снова: угол, бездна, квадраты…
Акростих Пётру Главатских
Пеплом дымит раскаленная сцена,Ёмкость для сольного сердцебиенья.Треском горящего нотного поляРвение духа выходит на волю.Глаголить ритм, поднимаяЛавину чувственных рек,Авангардно-свободноВсеуслышанно каясь,Акцентом звука пронзаяТончайщие стены тел…Снисходит крик в темноте,Как плач об агнце света…И.Х.
Он (деньги) и я
Когда ты входишь в обветшалый кров,Твой лоск встаёт павлином среди пыли.И стопы книг (и на и под столом)Лежат, желтеющие рты разинув.А ты, смеясь, из шляпы достаёшь,Как соль весьма изысканного трюка,Горсть фантов: ЦУМ, театр, ужин в Турандот…И вежливо протягиваешь руку.И амбра в след играющих духов,И вин стареющих кровавое наследие…Одевшись в узко-чёрное столетие,Ты мне бросаешь длинное вечернееОгней московских полотно.И я плыву в размеренных шелкахПо мраморным парадным коридорам.Я загораюсь вспышкой в зеркалах.И пудрюсь в глянце царственных уборных.Но только помни, мой роман с тобой —Прогулка под Луной бродячей кошки.Я незаметно ускользну домой,В мой сад, где шаль скамейке брошена.Веранда, книги, небосвод,Под крышей скошенной.Люблю с тобой, (и без тебя),Смотреть на звезды я.
«Я разрешаю…»
Я разрешаю злиться волчицам.Рычать и скалить клыки.Я разрешаю резвиться львицам.Ночью по звездам брести.Я разрешаю птицам стелитьсяСитцем в небесную синь.Я разрешаю лисицам слитьсяС рыжей листвой осин.Провозглашаю раскрыться всем лицам,Частицам моей души.Я пожелала свершиться жрицейВ храме цветущей Земли.Сыпет крупицы корицыТёплое тёмное Инь.Сила во мне струиться,Тайна земных глубин.
Александра Быстрова
Повесть «Папа вырос» (отрывок)
Подобралась поближе к папе и включила диктофон. Мне хотелось узнать подробности, сохранить истончившиеся воспоминания.
Глава первая. Покидая отчий дом
Сердце тонуло в вязкости за грудиной. Колька ворочался, и панцирь кровати скрипом выдавал беспокойство. Мама, уставшая за длинный летний день, не реагировала на звуки из противоположной части комнаты – глубокий сон овладел ею до утра.
Колька пересчитал воображаемых овец, белых, кучерявых, до сорока шести. Дальше мысли сбились на волнующее: завтра начнётся новая жизнь вдали от дома. Самостоятельная.
Хорошо хоть, на рыбалку сгонял с ребятами. Деревянный мосток, тянущийся до глубины, удачно оказался свободным. От торопящегося шага доски запружинили. Парни расселись по трём сторонам, свесили ноги, изредка задевая остывающую воду. Слегка, чтобы не распугать рыбу. Большое озеро в центре села окружали дома разного размера и достатка, с одного бока уходившие улочками до соснового леса, за которым текла Ока.
Вечерний клёв оправдал надежды. Натаскали ладошечных карасей по полбидона и довольные засобирались домой. Колька не удержался, скинул кепку, майку и шаровары. Лето заканчивалось – хотелось напоследок прикоснуться к озеру. Накупался до синих губ. Друзья тем временем оттачивали мастерство: крутили «солнышком» ведро, наполненное водой. Эффект застывшей воды завораживал. Ни капли не проливалось из перевёрнутого ведра. Неподалёку барахтались ненасытные до влаги беспокойные гуси. Широкими крыльями они раскидывали брызги. Среди их гогота доносилось: