Подвеска Кончиты

– А почему не спросишь, как мы оказались в одном купе? – она загадочно улыбнулась.

– Тебя подослал Крестовский. Зачем?

– За тобой, дурачком, присматривать. Чтобы глупостей не наделал. С чего ты решил, что я буду с тобой говорить?

– У тебя нет другого выхода…

– Убьешь?

– Убью, – он тяжело смотрел ей в глаза.

– Дурак, Крестовский тебе за меня голову оторвет!

– Твою голову я оторву значительно раньше.

Алена замолчала, похоже, такой поворот событий ее не устраивал.

– Ты не сделаешь этого.

– Тогда рассказывай.

– А если я расскажу, какие у меня гарантии?

– Никаких.

Женщина заволновалась и, наклонившись, почти зашептала ему в ухо:

– Пообещай, что Крестовский никогда не узнает, что это я тебе рассказала.

– Даю слово.

– И еще… Про того мужика в вагоне. Не говори ему про кавказца.

– Не скажу.

– Хорошо. Теперь спрашивай.

– Что тебе нужно в том доме?

– Крестовский приказал убрать девчонку, ее зовут Людмила Дайнека. Она что-то видела, одним словом – ненужный свидетель. Несколько дней назад по ошибке вместо нее убили другую.

– Кто?

– Какая тебе разница? – огрызнулась Алена.

Монгол опять внимательно посмотрел ей в глаза:

– Ну ты многостаночница…

– Кто бы говорил!

– Чего теперь хочет Крестовский?

– Теперь он ищет того, кто исправит ошибку.

– То есть?

– Ему нужен человек, чтобы убить девчонку.

– Этим человеком должна быть ты, – сказал Монгол.

– С ума сошел? Я больше туда не пойду!

– А ты и не пойдешь. Сейчас позвонишь Крестовскому и пообещаешь убрать Дайнеку, но не вздумай выполнить обещания. Держись от нее подальше.

Алена задумалась.

– Хочешь, чтобы она осталась жива?

– Да.

– А что я потом скажу Крестовскому?

– Не знаю.

– Я не могу позвонить сейчас, он не поверит. То не хотела, а то – раз, и согласна.

– Тогда позвони утром. И предупреждаю, – голос Монгола зазвучал угрожающе. – Если ты опоздаешь…

– Не опоздаю, не дура. Слишком хорошо тебя знаю, на тот свет не спешу. Только и у меня есть условие.

– Не в твоем положении.

– Если нет, звонить не буду, – твердо сказала Алена.

Монгол ненадолго задумался, потом наконец спросил:

– Чего хочешь?

– Ты должен выполнить то, что тебе поручил Крестовский.

– Сумка уже у меня.

– Знаешь, о чем я. И сумка здесь ни при чем.

– Тебе-то это зачем?

– Если не отыщешь и не привезешь, он заставит меня. А я не смогу.

Монгол обдумывал сказанное. Похоже, у него не было выбора.

– Хорошо. Как только все подготовлю, я сам ему позвоню. А ты позвонишь завтра. Если нет – найду и убью.

Глава 19 Якутско-Охотский почтовый тракт, Якутск Октябрь – ноябрь 1806 года

Наконец установились морозы.

Старик якут велел выждать несколько дней, пока лед как следует схватится, однако Резанов не мог более ждать и 20 октября отправился со своим гавайским слугой Томори к реке Алдан.

Перебирались на другой берег с большим трудом. Во время рискованной переправы под ногами трещал лед, угрожая вот-вот проломиться. Тем не менее с Божьей помощью реку преодолели. Через три дня Николай Петрович Резанов достиг берегов могучей реки Лены и увидел прямоугольные бревенчатые башни Якутского острога.

За рекой его встретил весь город. В соборе отслужили молебен.

Проехавшись по захолустным улицам забытого Богом Якутска, командор увидел по большей части азиатские лица и тощих быков, запряженных в сани взамен лошадей. Строения – сплошь деревянные, грубые и невзрачные. Прямая улица только одна – от крепости до собора.

В губернаторском доме Резанову отвели лучшие комнаты. Хозяин озаботился состоянием камергера и, не желая брать на себя ответственность в случае его смерти, послал за врачом.

Выйдя из комнаты командора после осмотра, доктор покачал головой и доложил губернатору:

– В таком физическом состоянии никак нельзя было ехать верхом в такую погоду. Одна лишь сила духа этого упрямого человека довела его до Якутска. Другой умер бы уже на середине пути.

На протокольные мероприятия у Резанова не было сил. На несколько дней он слег, терзаемый лихорадкой и другими хворобами. А лишь только пришел в себя, но еще не имея сил работать с бумагами, занялся чтением. Из журналов в доме у губернатора отыскался только «Друг Просвещения» от 1805 года. Но и этой малости был рад Николай Петрович. Листая страницы, он будто возвращался к привычной жизни.

В тот день, когда Резанов почувствовал силы, чтобы подняться с постели, он приступил к работе, которой обязывала его государева служба. Написал несколько черновиков для донесений и писем, в том числе старому другу графу Нелединскому-Мелецкому.

Почистив о тряпицу перо и окунув его в чернильницу, командор начал:

«Г. Якутск, ноября 5 дня, 1806 года. Милостивый государь граф Юрий Александрович! Возвратясь из пределов Северо-западной Америки сентября 15-го в Охотский порт…»

Этот последний, на четырех листах черновик отнял все его силы. Откинувшись в кресле, Резанов устремил взгляд в окно, поверх заснеженных крыш и дымов, идущих из печных труб. И если бы только могла его душа, она тотчас бы вырвалась из груди и устремилась над просторами Восточной России, над водами Тихого океана к калифорнийскому берегу, где на высоком утесе в беленьком платьице его невеста Кончита смотрит за горизонт…

Николай Петрович нащупал под рубашкой мешочек, снял с шеи шнурок, развязал и достал подвеску. Положил перед собою на черновик. Желтый камень вдруг засиял, как осколок калифорнийского солнца.

Командор взял перо и на свободной нижней части черновика набросал склоненную головку, лицо и плечи Кончиты, а рядом нарисовал ее желтое солнце – бриллиантовую подвеску, которую она подарила ему при расставании.

Как только здоровье командора улучшилось, его одолели визитами.

Глава 20 Красноярск, наши дни

Все повторилось…

За окнами – темнота, Дайнека в той же комнате и опять говорит по телефону с Ломашкевичем. Он спросил:

– Где вы сейчас находитесь?

– В постели.

– Будьте любезны сообщить, в каком именно месте находится ваша постель… – вопрос смахивал на откровенное издевательство.

– В доме моей матери.

– Что вы там делаете?! Вы рехнулись?!

– Какое право… Вы не смеете так говорить со мной! – Дайнека притихла.