Подвиг 1988 № 06 (Приложение к журналу «Сельская молодежь»)
Шрифт:
Задумался, как быть: взять ли добро Куртина себе или бросить его?.. Но еще не додумав вопроса до конца, он уже знал ответ. Оставить шкуры с золотым песком здесь — чистое безумие. Они либо попадут в руки бандитов, либо их обнаружат индейцы. Куртину своим добром все равно никогда больше не воспользоваться. Зато он, Доббс, столько всякой всячины накупит на содержимое этих мешочков! Он мог бы, например… эх, да что там говорить! Конечно, утверждать, будто даже весь груз каравана сделает его богачом, — преувеличение. Он не станет даже просто богатым человеком. Зато человеком состоятельным — станет. А так как он не собирается тихо-мирно уйти на покой, а собирается во что-то эти деньги вложить: в фабрику, в большое ранчо или в спекуляцию… Нет, спекулировать лучше не надо. Это еще вопрос, повезет ли ему. Хотя
Ну конечно, оставь он все хозяйство Куртина и Говарда здесь, никто не сможет его упрекнуть, будто он убил Куртина не из самозащиты, а желая завладеть его золотом. Есть такие люди и даже судьи, которые способны все дело настолько переиначить и вывернуть наизнанку, что в конце концов ничего, кроме убийства с целью ограбления, и выйти не может. Ну, оставит он здесь груз Куртина, и его найдет кто-то третий. Разве хоть одна душа на свете поверит, что он, Доббс, ничего не взял себе? Поэтому лучше будет собраться с духом, взять все и ни о чем не переживать. Если что и всплывет, он всегда успеет сказать: «Что вы хотите, вот все его имущество; к моим рукам ничего не прилипло». Надо еще сначала добраться до места и посмотреть, как пойдут дела.
С добром Говарда все так же просто. Если тот разыщет его, прекрасно — вот все, что ты мне передал, в целости и сохранности. Пусть старик сначала найдет его! А если и встретит через какое-то время, чего никак нельзя исключить, случайности всякие бывают, то его, Доббса, ограбили бандиты и ничего, кроме одного мешка и своей жизни, спасти ему не удалось. В лесах бродит немало бандитских шаек. На них все свалить можно, потому что они на все способны. Они же убили Куртина. А может, лучше наплести, будто они с Куртином переругались, подрались и разошлись в разные стороны. Куда Куртин отправился и что с ним стало, неизвестно… Нет, все-таки история с бандитами и проще и лучше. И вообще, к чему сейчас ломать голову — это он расскажет, а то нет? Вот доберется до города, там и выход отыщется, все по полочкам разложится.
А еще, между прочим, можно дождаться старика в Тампико, как и договорено. И наговорить сорок бочек арестантов, чтобы ему и в голову не пришло проверять. Одним или двумя мешочками, которые удалось вырвать из лап бандитов, он, Доббс, го-тов-де со стариком поделиться. Тот будет доволен, что хоть что-нибудь да осталось, и никому и слова не скажет. Как знать, не случится ли со стариком чего худого по пути к железной дороге? Эх, попадись ему сейчас под руку двое-трое метисов! За двадцать песо, ну, за двадцать пять они подстерегли бы старика и укокошили его; тогда никто и никогда ничего не узнал бы об этой истории.
Ослы навьючены. Они терпеливо стояли на месте, делали шаг-другой и снова останавливались. Время от времени поворачивали головы. Они ждали знакомых окриков и не понимали, в чем причина задержки. Животные привыкли отправляться в путь ранним утром, а сейчас уже почти полдень. Навьючивать одному оказалось делом куда более трудным, чем он ожидал. Очень непросто закреплять тюки так, чтобы они не скользили и не сваливались, когда напарник тебя не страхует. Принести сразу оба тюка — не выйдет, слишком они тяжелые, да и поднять их к седлу — одновременно и сохраняя равновесие — он не сможет. Если бы ослы хотя бы ложились на землю, как верблюды. Но ослы этого не делают, потому что… они не верблюды. И вообще, с таким грузом они не смогли бы подняться, даром что способны с этим же грузом много часов подряд подниматься в горы, подниматься и спускаться, не выказывая и следа усталости. Но в конце концов Доббсу все-таки удалось навьючить всех ослов.
Только Доббс намерился крикнуть на ослов и подбодрить переднего палкой, как ему вспомнился Куртин. Правда, он все утро, и особенно когда навьючивал ослов, беспрерывно думал о Куртине, но скорее как о человеке, отсутствующем здесь по какой-то причине или ушедшем вперед, а не как о мертвеце.
А то, что Куртин мертв, мертв навсегда, еще не настолько запечатлелось
в его сознании, чтобы он думал о Куртине исключительно как о покойнике.Однако сейчас, когда караван должен был тронуться с места, ему вспомнился мертвый Куртин. И тут ему пришло на ум, что перед отправлением каравана собирался захоронить Куртина — ради полной безопасности. Несколько мгновений колебался: а не оставить ли его там, где он лежит? Он и без того исчезнет достаточно скоро, на то есть койоты, коршуны, муравьи и мухи. И все равно какие-то кости и тряпье останется. А кому это выгодно, чтобы кости Куртина рассказали, что здесь произошло или могло произойти.
Однако эти мысли смешались сейчас в его мозгу с другой, которой он еще секунду назад и допустить бы не смог, — и он замер в нерешительности. Ему представилось, что при виде трупа он, не исключено, наделает каких-то глупостей. Все вокруг дышит неестественным одиночеством и пустотой. Лес на удивление жидкий, деревья как будто не поднялись в полный рост. Они словно не решили окончательно, подрасти им еще немного или остаться такими, как есть. Засуха длится долго, и это может стоить жизни тем, кому воды из почвы требуется много. И так как многие настолько умны, что особенно вверх не тянутся, а земля вокруг их корней с ними не соглашается, они и вырастают кривыми, кособокими, согбенными, одним словом — неестественными. Здесь редко услышишь поющую птицу, редко увидишь шмыгнувшего в низкий кустарник зверька.
Поднимался ветер. Доббс и чувствовал это, и видел по бегущим облакам. Но деревья стояли недвижно. Они словно окаменели. И казались не зелеными, а серо-голубыми, как хрупкая застывшая лава. Воздух тоже как бы принял цвет лавы, и ему почудилось, будто воздух тоже — вот-вот окаменеет, а сам он умрет от удушья.
Ослы стояли теперь совершенно спокойно, будто тоже ждали, когда окаменеют, как и все вокруг. Время от времени поразительно медленно поворачивали головы и долго смотрели на Доббса своими черными глазами. Он на какие-то мгновения даже испытал страх перед ослами. Чтобы стряхнуть с себя этот страх, подошел к одному из ослов и подтянул ремни. Потом остановился перед другим и подергал тюки, словно желая проверить, прочно ли они привязаны и не сползут ли при спуске с горы. Но они были привязаны достаточно прочно. Доббс то тыкал кулаком в бока ослов, то поглаживал их шерстку — и это его успокаивало, забывалось выражение их больших стеклянных глаз, напоминающих светящиеся угольки.
«А у него-то глаза открыты, стеклянные, пустые и тусклые, — подумалось Доббсу. — Ну и что из того, — успокаивал он себя, — у любого покойника глаза открыты. И глаза эти всегда стеклянные и тусклые. Нет, — продолжал он размышлять, — они не стеклянные и не светятся, как глаза ослов, они похожи на слоистую бесцветную и тусклую слюду. Да, они вообще не стеклянные, а стекловидные, слюдяные. И все-таки лучше всего будет закопать его. Что с того, что его глаза будут мне вспоминаться. Но закопать-то его надо!»
Достал из багажа лопату. Но, ощутив ее тяжесть в руке, передумал: к чему эти похороны, только зря потеряет время.
А то пропустит еще из-за этого нужный поезд, ведь чем раньше он уберется из здешних мест, тем лучше.
Когда он засовывал лопату обратно за ремни, его вдруг охватило острое чувство любопытства, захотелось убедиться — а вдруг над трупом Куртина уже поработали орлы-стервятники. Снова вытащил лопату и зашагал к лесу.
Доббс направился прямиком к тому месту, где лежал Кур-тик. И направление, и само место он мог найти с закрытыми глазами. Но когда остановился, никакого трупа на месте не обнаружил. Выходит, он ошибся. Темень вчерашнего вечера и неверный свет горящей ветки как-то сбили его с прямой дороги.
Он принялся искать, ползал в кустарнике, раздвигая руками густой кустарник, шел то влево, то вправо. Доббсу почему-то сделалось вдруг не по себе. Он боялся наткнуться на труп неожиданно. А вдруг получится так, подумалось ему, что я случайно прикоснусь руками к его лицу? От этих мыслей он испытал крайне неприятное ощущение и решил даже совсем прекратить поиски.
Но на полпути к месту стоянки каравана сказал себе, что никогда не обретет полного покоя, если еще раз не увидит труп собственными глазами, не убедится, что Куртин действительно мертв и никаких глупостей не натворит.