Подвиг Андрея Коробицына

Другой голос отвечал:

— А вот, товарищ начальник отделения, хотел я вас спросить про Китай…

— Вот пойдем на беседу, потолкуем, вместе газету прочтем, — отвечал Лисиченко, и голос его стал удаляться. — Мы к грамоте с революцией пришли, загоняли нас в невежество и необразованность, так уж теперь учись и учись, чтоб врагу отпор дать. Большие события идут в мире. Нам все знать надо. Мы — граница. Чужой мир — вот он, рядышком…

Голос стих.

Донеслась команда из второго отделения:

— На пле-чо!

Несколько свободных часов впереди у Коробицына. Можно погулять. Упреки Лисиченки Коробицын на свой счет не отнес: он читал и газеты, и книжки и во все любил вдумываться. Погуляет и пойдет в ленинский уголок. Отдых помогает работе.

Граница уже с весны жила в воине — непрестанной и тайной. Враг нападал, выискивая слабые пункты, плохо защищенные места. Враг нападал настойчиво и упрямо, пытаясь прорваться в тыл. Бойцы ожесточались и закалялись в постоянных тревогах и уже бранили всякого, кто пустит остроту вроде:

— Кончу службу — лесником стану: ель от сосны различать научился.

Враг нападал. Советская граница, усиливая охрану, оборонялась.

Коробицын, проходя мимо пирамиды, заметил, что винтовки Бичугина нет. Значит, он на стрельбище или в наряде. А очень хочется погулять с ним вместе.

Среди новичков Бичугин уже имел задержание. Он задержал разведчика, шедшего к первомайским праздникам. Имели задержание и Новиков, и Козуков, и Шорников, и другие. Но у Коробицына, как и у большинства бойцов, задержаний не было. Один только раз, в самую смену, он заметил пришедшую с того берега на наш луг корову и пригнал ее на заставу. Корову передали обратно, совершив все полагающиеся при этом процедуры.

Ночью, когда взошла луна, опять выходила к берегу девица, та самая, которая уже несколько раз улыбалась ему с той, не нашей стороны. Она приманивала его, шептала ему ласковые слова, и он опять рапортовал о ней начальнику заставы. Теперь носила она красный ситцевый сарафан, а голову покрывала косыночкой. И когда он замечал ее, руки крепче обычного сжимали винтовку, а зрение и слух напрягались.

— Гадюка, — жаловался он товарищам.

И написал о ней Зине.

Сейчас он опять вспомнил об этой чужой девице, что хотела прельстить его.

— Гадюка, — бормотал он, — из родии таланцевской, что ли? Черт ее поймет…

Почему именно к нему пристала она? В этом было что-то нехорошее и смешное. Вот уже несколько месяцев он на границе, его товарищи уже имеют задержания, — а он? Он живет без подвига.

Болгасов, земляк его, тоже не имел еще задержаний. Но зато он обнаружил в лесной науке немалое остроумие. Нашел он раз, например, дырявое ведро и привесил его в проходе меж колючей проволокой, там, где граница отходила от речушки. Не прошло и пяти ночей, как зазвенело в лесу, и подбежавший часовой настиг заграничного человека, лежавшего ничком почти в беспамятстве от страха. Внезапный звон так напугал его, готового в крайнем напряжении ко всему, кроме этого неожиданного колокола, что он упал чуть ли не в обмороке.

Размышления Коробицына были прерваны Серым, который, подойдя, сказал ему:

— Слышал? Земляк-то твой Болгасов что совершил! Крупного шпиона задержал.

Серый говорил правду.

Болгасов сегодня отличился. Он был в утренней смене. Внезапно нарушитель поднялся перед ним во весь рост и пригрозил:

— За мной еще семнадцать идут!

— За мной еще семнадцать идут!

— А хоть бы и сто семнадцать! — отвечал Болгасов и задержал нарушителя.

Дав тревогу, он отправил нарушителя на заставу, а сам остался ждать остальных семнадцать. Начальник заставы благодарил его и объяснил, что своими семнадцатью враг хотел испугать его.

Когда Болгасов пришел с поста на заставу, Коробицын с уважением глядел на него.

Болгасов был герой!

И подвиг-то свои Болгасов совершил на том самом посту, на котором сменил Коробицына, спустя каких-нибудь полчаса после смены.

Коробицыну явно не везло.

Несколько месяцев на границе — и ни одного задержания.

Глава VII Провокация

— Ничего у вас, красавица, не выходит, — говорил Пекконен презрительно. — Придется вам помочь. Средство будет крепкое, и если у вас, мадам, и после этого сорвется, то…

Он не кончил.

— Пришла пора с этим парнем потолковать, — добавил он, помолчав. — С этим ли, с другим ли — но языка нам добыть нужно, хоть умри.

Утром к семи часам Коробицын вышел на береговой пост.

Утро было сырое, мокрое — ночью прошел дождь. Росистый туман еще не сошел с берегов. Прозрачной дымкой он стлался, медленно подымаясь кверху и рассеиваясь.

Все было тихо и спокойно вокруг.

Вдруг выстрели — один за другим — послышались на чужом берегу.

Выстрелы донеслись до заставы, и тотчас же раздалась команда на тревогу:

— В ружье!

Бойцы бросились к винтовкам, на ходу туго стягивая поясом гимнастерки, и в миг опустела пирамида.

Коробицын, затаившись в секрете, слушал в чрезвычайном напряжении.

Стрельба продолжалась. На советскую сторону пули не ложились. Стреляли с того берега в тыл сопредельной стороны. Но никого не было видно там.

Советский берег тих и спокоен. Выстрелы прекратились.

И вдруг Коробицын явственно услышал знакомый женский шепот:

— Помогите… товарищи…

Он видел, как из трави поднялась голова той самой женщины, которая столько раз уже появлялась на том берегу. Голова показалась на миг и тотчас же бессильно упала. Ранена женщина, что ли?

Женский голос, слабея, звал на помощь. Коробицын недвижно лежал в секрете. Но на миг иначе представилось ему дело, чем он думал до сих пор. Ведь, могло случиться, что девица эта хотела перебежать от худой жизни, по ней открыли стрельбу, спутников ее убили, ее ранили, она тихо доползла до берега и вот лежит в нескольких шагах, бедная… Еще бы немножко ей проползти, и не было бы нарушения границы, если б помочь ей…

Коробицын чувствовал, как подполз и затаился рядом с ним Лисиченко. Он глянул на командира отделения. Но тот, поняв все, что испытывал молодой красноармеец, молча покачал головой.