Подвиг Андрея Коробицына

Они лежали неподвижно и слушали.

Они лежали неподвижно и слушали.

Вдруг Лисиченко легонько толкнул Коробицына в бок, кивнув на тот берег. Там, откуда доносился женский шепот, трава зашевелилась.

— Домой ползет, — шепнул Лисиченко.

Вдруг женщина встала во весь рост. Лицо ее было изуродовано злобой.

— Негодяи! — закричала она. — Мерзавцы! Всех вас перестрелять!

Пекконен поджидал ее в лесу.

— И тут не смогла, — сказал он злобно.

И наотмашь ударил ее по лицу.

Женщина упала наземь, с ужасом глядя на дуло направленного на нее парабеллума.

— Сгорела, — промолвил Пекконен спокойно. — Больше не годишься.

Он поиграл револьвером, но не выстрелил — муж этой женщины был нужен ему.

А на нашей стороне в лесу стояли начальник заставы и прискакавший на тревогу комендант, низкорослый, с круглым туловищем, полнолицый человек, у которого, когда он снимал фуражку, сразу вставали волосы на голове. Если начальник заставы наизусть знал каждую травку на своем небольшом отрезке, то комендант держал в своей круглой голове обширный кусок протяжением в несколько десятков километров.

— Провокация, — сказал начальник заставы. — Сколько служил в органах — а такого еще не видел. Хотели приманить нервного бойца.

— Еще такой момент, что у нас — новички, — добавил комендант.

— На основании практической работы скажу, что это — Пекконен, — отвечал начальник заставы. — Большой наглец.

— Расчет на нервность, — сказал комендант. — После смены надо собрать бойцов. Проведем беседу.

Они пошли вверх на холм по извилистой тропе. Зеленый, тонконогий, похожий на кузнечика, начальник заставы с трудом применял свой шаг к короткому шагу шедшего впереди коменданта. И нарочно заговорили они, чтобы привести в ясность и спокойствие свои мысли и чувства, о мирных, не относящихся к только что происшедшему событию вещах.

— За грибами все лето хотел, — сказал комендант, — да куда тут до грибов! Уж и подосиновики скоро сойдут, а Чемберлены всё мешают…

— А мои бойцы ходили, — отозвался начальник заставы. — И по грибы, и по ягоды. Есть у меня боец Коробицын…

— Знаю, знаю.

— …вот он любитель грибы и ягоды собирать. Раз полное ведро морошки принес. Всю заставу кормил. Сынишку моего приучил тоже.

Они говорили о мирных делах, но в каждой кровинке их жила настороженность. Разбор операции врага еще предстоял, и они не торопились высказывать свои соображения и планы по этому поводу. Комендант готовил в уме своем срочный рапорт в штаб отряда. Он задел головой о ветку, фуражка свалилась, и волосы тотчас же дыбом встали на его голове.

После обеда в ленинском уголке собирались бойцы.

— Мы у себя строим социализм, — говорил Бичугин Коробицыну, идя на собрание, — и не только себе в помощь это делаем, а и заграничных наших братьев обучаем, как вести себя, как за себя бороться. Каждый народ волен определить свою судьбу. А нас не было бы — надежды люди лишились бы. Наша родина, Андрюша, для всех трудящихся пример и надежда. Нарушителей мы задерживаем — этим мы свою родину обеспечиваем, мирное строительство наше, и заграничным беднякам помогаем.

На собрании, которое превратилось в митинг, Коробицын впервые взял слово.

— Наше сердце болит за бедняков сопредельной стороны, — сказал он. — Мы человеком врага не назовем. Бешеный враг играет на наших святых чувствах, пускает лживый женский шепот о помощи. Но мы учимся разгадать лживость от правды. Враг идет к нам коварной тропой, от его руки худо нашим сопредельным братьям. Укрепим же и для них, бедняков всех стран, нашу родину, чтоб светила на весь мир и всем народам. Большевистская партия вынула нас из черной избы и поставила на ноги, и мечтается нам впереди большой подвиг. И если нет еще у кого из нас задержаний, то потому это, что наша граница крепка и враг боится переступать ее часто. Будем же, товарищи, работать все на «отлично», и границу нашу замкнем по-большевистски, по-чекистски на замок.

Это была первая речь Андрея Коробицына.

Глава VIII Предпраздничные дни

Пришла осень.

Желтые и красные сухие листья шуршали под ногой. Земля оголялось, оголялись кусты и деревья, только ели большими и яркими пятнами торжествовали в коричневато-золотистой дымке свернувшихся, но еще не опавших листьев, продолжали лето в печальном, осеннем лесу.

Коробицын часто мечтал о будущем. То представлялось ему, как останется он на сверхсрочной, сдаст на командира, и, женившись на Зине, будет работать с ней на границе. То он воображал, как после службы вернется он в Куракино поворачивать жизнь по-новому. Хотелось и того, и другого. Граница, Куракино, Зинина деревня — все теперь окончательно соединилось в мыслях Коробицына. Везде одна борьба.

Он так хорошо понимал теперь все великое значение пограничной работы, что стал одним из первых по всем видам подготовки.

И вот наступило утро, когда он увидел на том берегу нескольких мужчин. Они смотрели на него, обмениваясь замечаниями на незнакомом языке и посмеиваясь. Коробицын понимал, что они насмехаются над ним, но лицо его оставалось неподвижным. Он притворился, однако, что прислушивается к их словам. Но на самом доле он вслушивался в шелесты и шорохи, заглушаемые голосами врагов. Явственно распознав шуршанье, он и виду не подал, что учуял нарушителя. Он даже нарочно повернулся к вышедшим на берег чужакам, словно только ими сейчас и занят. А когда шорох прошел в тыл, он вдруг обернулся в том направлении, преграждая путь нарушителю обратно, и в голосе его была непреклонная решимость, когда он окликнул:

— Стой! Стрелять буду!

Через минуту он сдал Лисиченко бритого человека в косоворотке и высоких мужицких сапогах.

Нарушитель, подняв руки кверху, молча, исподлобья глядел на красноармейца злыми глазами.

Так совершилось первое задержание у Коробицына. И начальник заставы благодарил его.

А через несколько дней Коробицын задержал еще двоих разведчиков Пекконена. Он был послан в секрет, в тот пункт, который еще год тому назад считался непроходимым. Неопытного человека тут, действительно, могла засосать трясина. Коробицын, тщательно замаскировавшись, таился среди болотных кочек. Часов в одиннадцать вечера должна была взойти луна. А пока — темно. Вдруг он почуял плеск, но не шелохнулся, выждал и увидел промелькнувший плащ. Плеск был почти неслышный — легко ступает человек. А потом снова плеснуло, но уже сильней, — значит, идет второй, в тяжелых, должно быть, ботинках. Коробицын пополз за ними, окликнул, испугал, остановил, дал тревогу.

Коробицын окликнул, испугал, остановил нарушителей.

И пес Фриц, огромный, злой, страшный, встал уже над нарушителями. Проводником при Фрице был старый пограничник — Матюшин.

— Это они к юбилейным праздникам готовятся, — говорил Лисиченко. — Мы — по-своему, а они — по-своему. Теперь бдительность надо хранить — во! К Ленинграду по всей границе рваться будут. Ложи наземь всякого. Ври не ври, а ты есть нарушитель, раз границу перешел. Это всегда помнить надо.