Подвиг Антиоха Кантемира

— Мы живем в долг, Антиох Дмитриевич. Банкир Вернет обещал ссудить вам две тысячи ливров, но сказал, что в последний раз, до петербургской почты.

— Получите у него эту сумму. У меня есть еще обязательство, которое я выполнить не сумел, не успел, оно мучит меня и не дает покоя. Живет в Париже очень близкий мне человек. Завещать ему что-либо я не могу — братья-наследники будут протестовать, заступиться некому. Улица Бурбон, пять, молодая дама. Я бывал у нее. Вы знаете об этом?

— Нет, Антиох Дмитриевич.

— И хорошо, я старался быть осторожным. От сыщиков, моих обычных провожатых, мне укрыться не удалось. Они подкарауливали меня на улице Сен-Доминик и на улице Бурбон, где живет мадемуазель

Ангельберт, моя жена перед богом и мать моих детей.

— Детей? — изумился Гросс.

— Да. Пьеру второй год, Мите четвертый. Он знает буквы. О, надеюсь, это будет Дмитрий ле гранд, великий умом и ростом. Скажите Мари, что я сознаю свою вину перед ней, не сумел устроить ее судьбу, обеспечить будущее детей. Передайте две тысячи, возьмите счет для душеприказчиков. Скажите все, что найдете нужным. Я верю вам…

…Подписав завещание, Кантемир снова как бы обрел спокойствие, признавая, видимо, что ничего более от него не зависит, и вернулся к обычным занятиям — читал даже больше, чем прежде, потому что дополнительное время ему давали ночные бессонницы. Он исправлял реляции Гросса и подписывал их, беседовал с аббатом Гуаско, не покидавшим посольский отдел, с математиком и натуралистом Мопертюи, у которого в течение двух лет брал уроки алгебры. Пьер-Луи Мопертюи лет двадцать назад живал в Петербурге, работал в Академии наук, вместе с юношей Кантемиром учился математике у профессора Бернулли и теперь навещал больного почти ежедневно. Они решали алгебраические задачи, вспоминали о Петербурге.

Аббат Гуаско упрашивал Кантемира оставить занятия, поберечь силы, но получал неизменный ответ:

— Не надо уговаривать, мне так лучше. За работой я не страдаю.

Он читал трактат Цицерона о дружбе, взялся переводить сборник нравоучений Эпиктета, заглядывал в словари, готовил комментарии к текстам, и лишь когда утром не потянулся к любимым книгам, понял, что надеяться больше не на что…

Через три дня он скончался.

В извещении императрицы о смерти Кантемира Гросс написал, что тайный советник и полномочный министр по долготерпенной жесточайшей болезни сначала в желудке и потом в груди умер вчерась, то есть 11 апреля (31 марта ст. ст.), в восьмом часу вечера. Нечаянным укором холодным и невнимательным начальникам прозвучали последующие строки извещения:

"Ваше императорское величество подлинно в нем изволили потерять верного раба, и весьма ученого, и министра. Здесь таким обиде все его почитали, понеже к превосходным качествам ума присовокупил гораздо приятное обхождение о людьми, а особливо со своими друзьями; обще же в городе и при дворе сожалеют о преждевременной его смерти".

Гросс ошибался: французский двор считал русского посла, прибывшего на службу из Лондона, другом англичан, не любил его и даже не присылал к нему за справкой о здоровье…

Аббат Гуаско и Монтескье нанесли визит в отель д’Овернь. К ним вышел Гросс, допущенный к исполнению обязанностей полномочного министра. В этой должности он был затем утвержден Иностранной коллегией.

— Отечество будет оплакивать, — сказал ему аббат Гуаско, — борца за просвещение, сторонника начинаний Петра Великого, русское правительство — ученого дипломата, литератора — выдающегося писателя, все честные люди — друга. Он казался замкнутым человеком, но у него было горячее сердце, и внешняя холодность исчезала, когда находился он в обществе, для него приятном. Меланхолическое настроение князя Кантемира было, я думаю, не чертой его личности, а следствием продолжительной болезни, ее присутствие в теле он всегда ощущал. В его речах было более рассудительности, чем огня, но в сатирах своих он умел поражать пороки, его стихи были смелы, остроумны, они трогали сердца читателей и будили мысли.

— Знаю, что вы лишились друга и горе ваше несомненно, — сказал Гроссу Монтескье, — однако вы еще сумеете найти сотоварища, который заменит вам умершего. Но России трудно будет найти заграничного представителя с достоинствами, какими обладал князь Кантемир, — ум, честность, прямота, дипломатический такт выделяли его в среде иностранных министров, состоявших при королевском дворе, как делали заметным и в Лондоне, откуда его перевели в Париж.

Гросс известил княжну Марию Кантемир о горестном событии, и не раз она отправляла деньги на улицу Бурбон; но тысяче рублей перевели туда братья Матвей и Сергей. Принося благодарность, мадемуазель Ангельберт писала Мари, что эта помощь дает ей возможность жить так, как прилично в ее состоянии, и расходовать средства на собственное образование в память ее покойного брата князя Антиоха. Через год с небольшим его дети, однако, скончались, а их мать вышла замуж за стряпчего — юриста парижского парламента господина Пети де Булар.

Русское правительство откликнулось на кончину своего посла тем, что прислало невыплаченные вовремя деньги, и с ними Алексей Петрович Бестужев направил служащего Иностранной коллегии секретари Гейнцельмана. Ему в рескрипте было приказано искать, не окажется ли какой тайной корреспонденции, а также составить опись всех бумаг посольства и книг. Переписки не обнаружили, все остальное нашлось в целости. Рукописи Кантемира и письма к нему отдали на хранение душеприказчикам.

После этого Гейнцельман пригласил книготорговцев. Они произвели оценку книг — 6562 ливра. Русские, латинские и греческие книги в количестве 207 названий выкупил, чтобы везти в Россию, Гейнцельман, английские, итальянские, французские взяли книготорговцы.

На проверку бумаг, разбор библиотеки, переписку с наследниками, с Иностранной коллегией, на поиски судна, идущего в Петербург, — никто не спешил, ничего не горело! — ушло полтора года. Все это время тело русского посла, подвергнутое бальзамированию и уложенное в гроб, стояло в посольской церкви. Лишь 15 августа 1745 года голландский корабль "Два брата" принял в руанском порту на борт гроб и одиннадцать ящиков книг и бумаг. Плавание длилось пять недель, и 23 сентября корабль прибыл в Петербург.

По желанию Кантемира тело его было перевезено в Москву и погребено без всяких церемоний, ночью, в правом приделе нижней церкви греческого монастыря на Никольской улице.

1984

Москва — Удельная