Подвиг длиною в жизнь

– Вы опоздали.

– Нет. Опоздал он, - парень кивнул в сторону подставного и, не дожидаясь приглашения, сбросил пиджак.

– Длинный - подставной!
– крикнул мальчишка.

– Подставной! Подставной! Подставной! Пусть этот борется! Пусть этот! загрохотал зал.

Вец, стоявший у форганга, улыбнулся краешком губ.

– Вы знакомы с правилами, молодой человек?
– спросил арбитр у парня в гимнастерке.

– Все матчи смотрел.

Он вышел на середину ковра. Вец все еще стоял на месте и улыбался - теперь явно издевательски. Потом он стремительно подошел к парню. Протянул руку для традиционного рукопожатия. Парень, наверное не понял этого, схватил руку и потянул Веца на себя, вниз за бедро. Падая вец вскрикнул.

Арбитр кинулся к ним, оттолкнул парня. Появился врач с чемоданчиком.

Вец сидел на ковре. На его лице застыла боль.

– Сложный вывих, - сказал врач арбитру.
– Очень сложный. Это надолго. Немедленно в больницу!

4

Бородатый здоровяк с немецким автоматом за плечом, в ватнике, подпоясанном кожаным армейским ремнем, и в кубанке с высоким верхом, перехлестнутым красной матерчатой полоской, вел Лаврова через лес. Рассвет едва занимался.

Они шли, казалось, не выбирая дороги, пока не уткнулись в заросли орешника, загородившие путь. Бородатый сделал несколько шагов в сторону, раздвинул кусты:

– Сюда.

Лавров шагнул в лаз и оказался на поляне, которую никак не предполагал увидеть. Будто в каком-нибудь городском дворе, здесь сушилось на веревках белье: сорочки, подштанники, портянки.

Бородатый подвел Лаврова к группе таких же бородатых, как и он сам, и майору все они показались поначалу похожими. Разве что самый высокий был постарше.

– Задание выполнено, - доложил проводник, и тот, который был постарше, протянул Лаврову руку.

– Шагин. С приездом.

– Здравствуйте.

– Небось устали?

– Я привычный...

– Пошли почайкуем.

Землянка была обычной, с нарами по обе стороны от входа. Сейчас почти все нары были заняты - люди отдыхали после недавнего боя. Отдых этот проходил в делах самых что ни на есть будничных: в латании гимнастерок, в починке сапог или чтении затрепанной книжки.

В конце землянки, за столом, где стояли лампа-десятилинейка, котелки, по-видимому с кашей, да железные кружки с чаем, сидели человек десять-двенадцать. Двое резко отличались от остальных: лампа освещала их измученные и изможденные лица. Бритва давно не касалась щек, но и бороды еще не отросли, как у здешних. На них были старые, местами рваные гимнастерки, поверх которых новенькие ватники, полученные, конечно, уже тут, у партизан.

– Вот этих у немцев отбили, когда налет на машину делали. Один Гордеевым назвался, другой - Ненароковым, - сказал Шагин.

Ненароков рассказывал:

– Ну, а кормят там как - сами знаете: чтоб не померли сразу, но и не прожили больше года, - через год, видать, дорогу уже достроить должны.

Он замолчал, потому что у стола задвигались, выкраивая местечко для Шагина и Лаврова. Те присели, и кто-то спросил:

– Чайку с дорожки или?.. Каша у нас отменная нынче.

– Я по утрам чай люблю.
– Лавров подвинул к себе кружку.

После паузы заговорил Гордеев. Он здорово окал, что сразу выдавало в нем волгаря.

– Лагерь-то наш сложный. Даже не лагерь - школа скорее. Говорят, она абверу принадлежит - разведке армейской. Таких, как наш, - два барака. Это предбанник, что ли. Отсюда или в ров, или, если согласишься, в соловьи.

– Ты понятней объясняй...
– перебил его Ненароков.

– Ничего, ничего, - сказал Лавров.
– И так все понятно.

– Соловьи - это так батальон называется. По-немецки - "нахтигаль". Они там этих соловьев формируют, - продолжал Гордеев.

– Только мы их и не видели, - опять вмешался Ненароков.
– Разве издали, через проволоку - пять рядов.

– В наш-то барак по прежней специальности вроде подбирали, - вновь заокал Гордеев.
– Все к химии, к нефти, к бензину отношение имели - летчики, мотористы, лаборанты, нефтяники. Потому, конечно, из Баку народ есть, из Грозного. Люди хорошие, вот только один...

Ненароков добавил:

– Юлит он... юлит... Но то, что предатель, - ясное дело. Только за него один все заступается... Комиссар... Седой...

5

Гордеев с Ненароковым продолжали рассказывать...

Четыреста стояли на насыпи.

Слева была станция, справа - ров-могила для тех, кого сегодня поволокут из строя.

Гауптман шел вдоль шеренг в сопровождении переводчика. Через равные промежутки - видно, гауптман про себя считал шаги - он останавливался и бормотал что-то, грассируя. Переводчик подхватывал, и летели фразы, леденящие душу не только ужасной сутью своей, но тем, что стали обыденностью:

– Политкомиссары, евреи, коммунисты - шаг вперед!

Шеренги не шевелились. Они застыли, будто в кино неожиданно остановился кадр.

Полковник хладнокровно взирал на все это со стороны, оставаясь к происходящему абсолютно индифферентным. Время от времени он поднимал к глазам бинокль, цепко держа его в правой руке, левая была занята стеком - им полковник постукивал по высокому сапогу.

Солдаты вытащили из строя высокого чернявого парня. Был он яростен и еще силен, этот парень лет двадцати трех, а потому отчаянно сопротивлялся. Солдату надоела возня с ним, и он вскинул автомат. Но полковник уже спешил к месту, где возник конфликт. Оказавшись рядом с автоматчиком, он ударил стеком по стволу.

Солдат оторопело открыл рот.

– Где родился?
– спросил полковник у парня.

Тот молчал, тяжело дыша после схватки и ненавидяще глядя на полковника. Полковник спокойно выдержал этот взгляд и спросил:

– Тюрк дилини билярсян?

– Я не знаю по-турецки, только несколько слов, - ответил парень. Видимо, до него дошло, что полковник если и не спас его совсем, то уж, во всяком случае, отсрочил конец.

– Марш в строй!
– Это уже была команда. Парень отступил в свою шеренгу, а полковник, обернувшись к гауптману, который, как и все остальные, ровно ничего не понял в разыгравшейся сцене, сказал:

– С таким знанием этнографии вы перестреляете всех... А рейху нужны дороги. Их должен кто-то строить... "Этнограф"...
– Он явно обрадовался придуманному прозвищу и, постукивая стеком по голенищу, пошел к станции.

6

Две дощатые тропинки, каждая метров триста длиной, начинались у отвала, откуда пленные брали грунт, и заканчивались там, где уже высилась насыпь - по одной тропинке к ней доставляли грунт, по другой возвращались порожняком.

Автоматчики кричали с вышек.