Подвиг Сакко и Ванцетти

— Смелый всегда принимает на себя удары, — кивнул пастор. — Но у вас есть утешение — вы достойно и честно выполнили свой долг.

Пастор полез в карман, вытащил плоские золотые часы и поглядел на них.

— Бог мой! — воскликнул он.

— Но вы же обещали пообедать с нами? — запротестовал судья.

— Увы! — вздохнул пастор. — Обещал, но боюсь, что не придется, меня ждет работа.

Пастор и в самом деле очень торопился. Разговор с судьей — вот тема для проповеди! Его долг — записать ее, пока мысли не улетучились из памяти. Судья выразил сожаление, но повторил, что беседа с пастором принесла ему глубокое утешение. Он проводил пастора до калитки и вернулся в тень, на веранду.

Глава тринадцатая

После ухода пастора судья устроился поудобнее в плетеном кресле и положил ноги на скамеечку. Желая рассеяться, он взял детективный роман и попробовал читать, но на веранде было недостаточно светло, и, пробежав несколько строк, он задремал. Говоря по правде, треволнения сегодняшнего дня сильно его утомили, и теперь, когда пастор снял с его души камень, он мгновенно погрузился в сон. Однако, заснув так легко, спал он недолго и беспокойно. Как случалось с ним не раз в последнее время, его тревожили сны, которые чаще всего воспроизводили картины недавнего прошлого.

И вот во сне он вновь переживал тот самый день — субботу девятого апреля 1927 года, — когда он вынес обвинительный приговор двум анархистам. С тех пор прошло почти пять месяцев, но события так отчетливо врезались в его память, что теперь, в полудремоте, судья явственно видел, как он сидит на своем месте в переполненном зале суда. Перед ним лежат его записи, и он собирается вынести приговор двум людям за преступление, совершенное ими семь лет назад, двум людям, которые провели эти долгие семь лет в тюрьме. Как странно он на них смотрит, когда их вводят в зал! И как странно они выглядят! Он ведь почти забыл, кто они такие и какой у них вид. Они занимают свое место в том своеобразном и варварском сооружении, которое правосудие Новой Англии предоставляет подсудимым, — в клетке, но почему-то сейчас они не кажутся такими оборванными и такими отъявленными бандитами, какими он их запомнил.

Судья ударяет молотком, и прокурор, поднявшись с места, произносит:

«Покорнейше прошу суд рассмотреть на данном заседании дела за №№ 5545 и 5546 — штат Массачусетс против Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти. Согласно протоколам суда, ваша честь, и обвинительному заключению по делу 5545 штат Массачусетс против Николо Сакко и Бартоломео Ванцетти, ответчики обвиняются в преднамеренном убийстве. В настоящее время в дело внесена необходимая ясность, и я прошу суд приступить к вынесению приговора. Кодекс предусматривает, что суд сам устанавливает срок, когда этот приговор будет приведен в исполнение. Учитывая это обстоятельство, а также ходатайство защитника, которое администрация штата с готовностью удовлетворила, я предлагаю, чтобы вынесенный приговор был приведен в исполнение в течение недели, начиная с воскресенья 10 июля».

Судья кивает головой в знак согласия. Секретарь суда обращается к первому из подсудимых:

«Николо Сакко, имеете ли вы что-нибудь возразить против вынесения вам смертного приговора?»

Сакко встает. Он молча смотрит в лицо судье; помимо своей воли судья опускает глаза. Сакко начинает говорить. Он говорит очень тихо. Постепенно голос его крепнет, нисколько не повышаясь в тембре; он говорит так, словно чувствует себя посторонним во всем, что происходит вокруг:

«Да, сэр, имею. Я, правда, не оратор. Да и с английским языком не больно в ладах; к тому же мой друг и товарищ Ванцетти обещал мне, что скажет обо всем поподробнее, вот я и думаю — пускай говорит он.

Мне никогда не приходилось слышать и даже читать в книгах о чем-нибудь более жестоком, чем этот суд. После семи лет мучений нас все еще считают виновными. И вот вы, почтенные люди, собрались здесь, в суде, в качестве присяжных заседателей и осудили нас.

Я знаю: здесь выступает один класс против другого — класс богачей против класса угнетенных. Мы хотим братства народов, вы же стараетесь вырыть пропасть между нами и другими нациями и заставить нас возненавидеть друг-друга. Вы преследуете народ, тираните, губите его. Мы хотим просветить народ нашими книгами, нашей литературой. Потому-то я и сижу на скамье подсудимых, что принадлежу к классу угнетенных. Что поделаешь, вы — угнетатели.

Вы ведь хорошо все это знаете, судья, — знаете всю мою жизнь, знаете, за что я сюда попал, и вот, после того как семь лет вы мучили меня и мою бедную жену, вы сегодня приговариваете нас к смерти. Я мог бы рассказать мою жизнь день за днем, но какой в этом толк? Вы знаете все, я говорил об этом раньше, и мой друг — вернее говоря, мой товарищ — еще скажет свое слово; он лучше знает ваш язык, пускай говорит он. Мой товарищ, он так добр к детям… Вы хотите забыть о людях, которые поддерживали нас все эти долгие семь лет, сочувствовали нам и отдавали нам и силы и душу. Вам нет до них дела. Несмотря на то, что не только народ — наши товарищи и рабочий класс, — но и легион образованных людей стоял за нас целых семь лет, суд все равно продолжает свое. Я хочу поблагодарить народ, моих товарищей за то, что они были с нами эти семь лет и защищали дело Сакко и Ванцетти, и попрошу моего друга Ванцетти сказать остальное… Я забыл сказать одну вещь, о которой напомнил мне мой друг. Но ведь я уже говорил, что судья знает всю мою жизнь и знает, что я не был виновен — ни вчера, ни сегодня и никогда».

Он замолчал, и в суде наступила мертвая тишина. Во сне судье почудилось, что тишина эта длилась вечность, однако на самом деле прошло всего несколько секунд. Молчание прервал секретарь суда. Педантично и деловито он показал пальцем на второго подсудимого и спросил:

«Бартоломео Ванцетти, имеете ли вы что-нибудь возразить против вынесения вам смертного приговора?»

Новое молчание проложило дорогу от этого бесчеловечного вопроса к ответу Ванцетти. Поднявшись, он сперва оглядел зал суда, посмотрел на судью, на прокурора, на секретаря, на всех присутствующих о почти сверхчеловеческим спокойствием и заговорил медленно и поначалу бесстрастно:

«Да, имею. Я заявляю, что я невиновен. Я заявляю, что я не только не виновен в том, в чем вы меня обвиняете, но и что за всю мою жизнь я никогда не крал, никогда не убивал и никогда не проливал крови. Вот что я хочу сказать. Но это не все. Я не только не виновен в том, в чем вы меня обвиняете, я не только за всю мою жизнь ни разу не украл, не убил и не пролил крови, — но, наоборот, всю мою жизнь, с тех пор как я стал мыслить, я боролся за то, чтобы в мире больше не было преступлений.

Я должен сказать о себе еще и то, что я не только не виновен в том, в чем вы меня обвиняете, я не только не совершал никаких преступлении, — хоть я и не святой, — я не только всю мою жизнь боролся против всяких преступлений, которые осуждает официальный закон и официальная мораль, но больше того: всю мою жизнь я боролся против таких преступлений, которые поощряет и освящает официальный закон и официальная мораль, — против угнетения и эксплуатации человека человеком. И если вы хотите знать, почему я нахожусь здесь в качестве обвиняемого, если вы хотите знать, почему через несколько минут вы можете обречь меня на казнь, — то вот она, эта причина, и нет никакой другой».

Ванцетти помолчал: казалось, он роется в памяти в поисках слов и образов. Когда он заговорил снова, судья сначала не понял, о чем идет речь. Но Ванцетти продолжал говорить, и слова его вызвали к жизни образ Юджина Дебса [15] . Казалось, длинная, худая фигура ветерана рабочего класса вошла в зал суда и заняла там место.

«Прошу прощения, — продолжал Ванцетти очень мягко, — но за всю мою жизнь я не встречал человека лучше его. Он никогда не умрет, а с годами станет еще ближе и дороже народу, проникнет в самое его сердце и останется там навеки. Ибо так должно быть, пока в народе жива любовь к истинному добру и восхищение перед настоящим подвигом. Я говорю о Юджине Дебсе. Юджин Дебс узнал воочию, что такое суд, что такое тюрьма и что такое справедливость присяжных. Только за то, что он хотел сделать мир немножко лучше, его преследовали и поносили с юных лет и до старости и в конце концов загубили в тюрьме. Он-то знает, что мы невиновны, это знает не только он, но и каждый мыслящий человек, и не только в этой стране, но и за ее пределами; цвет человечества всей Европы, лучшие писатели, величайшие мыслители — все эти люди стоят за нас и отдают нам свое заступничество. Ученые, великие ученые и даже государственные деятели Европы высказались в нашу защиту. Люди чужих стран высказались в нашу защиту.

15

Дебс Юджин (1855–1920) — известный деятель американского рабочего движения, один из организаторов социалистической партии США. В период 1900–1920 гг. рабочие организации неоднократно выдвигали кандидатуру Дебса на президентских выборах. В 1918 г. за революционную деятельность Дебс был присужден к десяти годам тюрьмы.

Разве возможно, чтобы несколько присяжных и еще каких-нибудь два или три человека, готовых проклясть собственную мать ради земных благ и почета, разве возможно, чтобы эти люди были правы, а весь мир не прав? Ведь весь мир утверждает, что обвинение ваше ложно, и я знаю, что обвинение ваше ложно. Кто может знать это лучше, чем мы с Николо Сакко? Семь лет мы провели в тюрьме. Чего только мы не выстрадали за эти семь лет! Однако глядите — я стою перед вами без страха. Глядите — я смотрю вам прямо в глаза, не краснея, без стыда и без боязни.