Подземелья Ватикана

Здесь начинается новая книга.

О осязаемая правда желания! Ты оттесняешь в полумглу призраки моего воображения.

Мы покинем наших любовников в этот час, когда поет петух и свет, тепло и жизнь одолевают ночь. Лафкадио приподымается рядом со спящей Женевьевой. Но не прекрасное лицо своей возлюбленной, не этот влажный лоб, не эти перламутровые веки, не эти полураскрытые, горячие губы, не эти безупречные груди, не это утомленное тело, нет, не их созерцает он, а — за настежь раскрытым окном — зарю, где трепещет садовое дерево.

Скоро Женевьеве надо будет его покинуть; но еще он ждет; он прислушивается, склонясь над ней, сквозь ее тихое дыхание, к неясному шуму города, уже очнувшегося от дремоты. Вдали, в казармах, звенит труба. Как? Неужели он откажется от жизни? И ради уважения Женевьевы, которую он уважает чуть-чуть меньше с тех пор, как она его любит чуть-чуть больше, неужели он все еще хочет сознаться во всем?