Поджигатели (Книга 1)

Снова схватил газету.

"...Если в 1929 г. на одного красноармейца приходилось в среднем по всей РККА 2,6 механических лошадиных сил и в 1930 г.
– 3,07, то в 1933 г. уже 7,74. Это значительно выше, чем во французской и американской армиях, и выше даже, чем в английской армии, наиболее механизированной...

...Было время, когда все мы - командующие и члены Ревсовета тревожились вопросом: справятся ли со сложной незнакомой техникой наш командир и красноармеец?

Опасения наши рассеяны действительностью. Красная армия восприняла технику с любовью, рвением и интересом. Это видно хотя бы из того факта, что за один истекший год мы имеем 152 тыс. предложений от бойцов, командиров и политработников, от целых взводов и коллективов по линии технических изобретений и рационализации..."

Шверер потряс газетным листом и с недоумением воскликнул:

– Рационализация?! Генералы, выслушивающие предложения своих солдат?! Пфа!

– Человек всегда о чем-нибудь сожалеет. Например, сейчас я жалею о том, что господь бог не сделал меня скульптором. Я взял бы тебя в качестве модели для статуи "Мировая скорбь"!..

Эгон поднял голову и увидел Отто.

– Решил кончать со строем, - сказал Отто, опускаясь на скамью рядом с братом.
– Казарма, плац, казино и снова казарма? Нет, довольно!

– Но ведь тебе нужен строевой стаж, чтобы попасть в академию.

– Академия? С этим тоже покончено.

– Вероятно, для отца это удар?

– Не вздумай ему об этом докладывать.

– Но он, без сомнения, сам узнает.

– Э, мой друг! Тот, чьим адъютантом я сделаюсь на днях, не пойдет советоваться с отцом!
– Отто быстро оглянулся и, несмотря на то, что поблизости никого не было, сказал шопотом: - Меня рекомендовали Рему.

Эгон испуганно отодвинулся.

– Ты понимаешь, что говоришь?

– О да, я уже виделся с ним! Мы отлично поняли друг друга. Рему нужны люди из рейхсвера, которым он мог бы доверять. Именно офицеры! Не сегодня-завтра он станет во главе армии. Ты понимаешь, какой скачок я сразу делаю?

– Ты отважился сказать отцу о своем решении?

– Он просто не понял бы, но ты должен понять меня.

– И ты согласен надеть форму штурмовика?

– Я же сказал тебе: придя в рейхсвер, Рем не может привести с собою в качестве адъютанта кого-то из банды лавочников, которые окружают его теперь. Сам он - человек нашего круга. Такой же офицер, как я, каким был ты сам...

– Ну, что касается моего офицерского прошлого, то ты лучше сделаешь, если не будешь о нем вспоминать.

– Теперь-то самое время вспомнить об этом.

Эгон с горьким чувством смотрел на младшего брата - живое свидетельство удивительных превращений, происходящих в сознании немцев!

– Ты становишься участником очень опасной игры, - сказал он.

– Не нужно из всего делать трагедию, мой дорогой доктор.

– А если планы Рема провалятся?

– Ну, - Отто неопределенно помахал рукой, - тогда: трубач, играй отбой! Вернусь в полк.

– Я видел Рема, Отто, - сказал Эгон.
– Видел и слышал от него то, чего он, наверное, не скажет тебе.

– Ты?
– Отто вскочил от удивления.
– Ты?

Эгон рассказал брату про встречу в ресторане Кемпинского. Он думал, что его рассказ испугает Отто. Но тот рассмеялся.

– Все, что ты слышал, не больше чем результат лишнего бокала шампанского! Рем слишком любит удовольствия, чтобы играть своей головой... Кстати, о Хайнесе! Ты говоришь, он уехал куда-то с девчонкой? Это забавно! Отто взглянул на часы.
– Через полчаса мне предстоит быть у него... Или я попаду очень некстати, или как нельзя более вовремя!..

Он встал, одернул шинель.

– Будь здоров, милый доктор! Право, не стоит предаваться мировой скорби из-за того, что твоя математика теперь не в моде!

Он козырнул и пошел прочь той особенной деревянной походкой, которою ходит только одна порода людей - немецкие офицеры.

Эгон, не двигаясь, смотрел вслед брату.

Как все это странно! Вот и его брат несет такую же бессмыслицу, строит какие-то планы, как те, в ресторане!.. Они теперь распоряжаются жизнью. Они намерены, повидимому, продолжать свое дело: строить коричневую империю, какое-то разбойно-солдафонское государство, существа которого Эгон не может разгадать. Они кричат о "национальной революции", о "свержении плутократии", а в то же время ходят упорные слухи, что вся ремовская армия содержится за счет "Фарбениндустри"... Какая-то немыслимая путаница, в которой он не может разобраться!.. И тут же крики о реванше, - сейчас, когда немцы еще не забыли ужасов той войны!.. Реванш?.. Чьими руками, какими средствами?..

Эгону не было известно, как обстояло дело с другими частями имперской военной машины, но авиацию-то он знал достаточно. Может быть, через год-другой Геринг и будет командовать реальной силой, но сегодня его армады - миф, созданный молвой. Уж это-то верно! Недаром все-таки Эгон авиационный конструктор!

Его давно уже мутило при мысли о том, что выходящий из-под его пера красивый математический расчет должен превратиться в конкретные формы военных самолетов. Он на своем хребте испытал всю прелесть этого оружия. Но, увы, сетовать поздно! Наци не страдают предрассудками. Они крепко держат в руках тех, кто им нужен. Эгон уверен: заикнись он о своем нежелании работать в военной промышленности - и тотчас же наци забыли бы, что он талантливый конструктор, сын генерала и сам в прошлом офицер-летчик. С него сорвали бы колодку орденских ленточек; его швырнули бы в один из этих загонов, вроде Дахау. Его уничтожили бы там, чтобы он никогда никому не мог выдать ни одного их секрета. Об этом нельзя забывать. Пусть лучше вся эта банда воображает, будто доктор Шверер - добротный винтик в их военной машине. Пусть даже смотрят на него, как на хорошо оплачиваемую прислугу. Он не обижается...

Его вывел из задумчивости холод мокрой скамьи, проникший сквозь пальто. Он провел рукою по глазам и почувствовал, что рука стала влажной. И пальто и шляпа - все было мокрым.

Эгон поднялся и устало побрел прочь. Дойдя до калитки, он вспомнил, что забыл на скамейке коробку с сумочкой. Вернулся, взял пакет. Бумага потемнела от воды и прорвалась на углах. Эгон зажал покупку подмышкой, поднял воротник и сунул руки глубже в карманы. Шел, не поднимая головы. Решил перейти улицу и сошел на мостовую. У самого уха раздался гудок автомобиля.

Одновременно с ударом в левый бок Эгон услышал шипение шин по мокрому асфальту. Падая, он закрыл глаза...

Шофер выскочил из машины и подбежал к Эгону.

– Капитан!
– воскликнул он.

Эгон упал на одно колено, опираясь рукою о грязную мостовую. Над его головою возвышалось крыло автомобиля.

– Господин капитан!
– повторил шофер.

– Лемке!

Эгон протянул шоферу грязную руку.

– Вы не ушиблись?
– с беспокойством спросил Лемке, заботливо усаживая Эгона в автомобиль.

– Я сам во всем виноват!

– Я рад, я очень рад вас встретить, господин капитан!

Эгон рассмеялся:

– Какой я к чорту капитан? Это все забыто.

– Да, это было давно.

– Но я действительно только что думал о наших старых временах.

Это была правда. То, о чем только что думал Эгон, имело прямое отношение к Францу Лемке. Именно он, Франц Лемке, в прошлом его бортмеханик и унтер-офицер, на многое открыл глаза обер-лейтенанту Эгону Швереру. Эгон как сейчас помнит ту ночь, когда оба они, раненные, лежали под обломками своего "Фоккера", сбитого англичанами между линиями окопов. Надежды на спасение у них не было. Смерть казалась неизбежной, и Лемке выложил Швереру все, что думал о войне. Он уверял, что так же, как он, думает весь народ, за исключением небольшой кучки тех, для кого война была выгодным предприятием. А простые люди или сами участвуют в драке, или знают войну со слов сыновей, мужей, отцов и братьев, сидящих по горло в крови и грязи в окопах Франции, России, Галиции, Румынии, Турции. Лемке высказал непоколебимую уверенность в том, что совершенно так же, как он, думают и вражеские солдаты, сидящие в окопах напротив...