Поединок на границе

Последние метры… Но эти последние метры машина не прошла, забуксовало левое колесо, попавшее в глубокую колею. Елагин не сразу понял, что случилась беда. Переключая скорости, шофер пытался стронуть машину, но это ему не удавалось.

— А ну, вылазь! Толкать надо! С Керимом вместе, — повернулся Елагин к Бутылову, который уткнулся носом в стекло дверцы, пытаясь разглядеть, что произошло. — Быстрей!

Сержант с трудом открыл дверцу, выпрыгнул и оказался по пояс в снегу. Сержант растерянно стал озираться вокруг: «Заметет! Замерзнем!» Бутылов рванулся к машине, уперся в ребра кузова: «Дава-а-й!» Ветер подхватил это отчаянное «дава-а-ай» и понес по лощине.

Выпрыгнул из машины и Керим. Торопливо заправив полы шинели за ремень, он плечом начал толкать борт машины, усиливая нажим, когда колеса начинали вращаться. Колеса мяли и швыряли снег, а сугроб вокруг машины становился все выше и выше.

Елагин выключил мотор и вылез из кабины. Заряд немного ослабел, впереди отчетливее стала видна сопка, по склону которой белой змеей мимо черных валунов уползала вверх дорога, та дорога, к которой они так упорно пробивались и возле которой, там, за перевалом, как считал Елагин, стоял дом дорожного мастера.

Ефрейтор ошибался: дорожник был дальше, не за этой, а за другой сопкой, и если бы кинопередвижка не застряла сейчас, то наверняка не смогла бы пробиться через следующую лощину, потому что та хотя и была не так уж широкой, но всегда шторм наметал в нее очень глубокие сугробы.

Ветер успокаивался, поредели косые полосы снега, и эти поредевшие полосы мелкой крупкой сыпали на кузов. Елагин был почти уверен, что сейчас заряд пройдет, поэтому решил достать лопату, которая была в кузове. Но не успел он еще дойти до дверки, как новый заряд налетел на машину. «Идиотство», — невольно вырвалось у Елагина. Он понял, что теперь не удастся откопать машину, что придется ждать, пока пройдет и этот заряд, а может, ему на смену придет другой, вот так же — сразу, может штормить сутки, вторые. — «Нужно слить воду».

— Осторожней, не разлей. Пригодиться еще может, — предупредил Исхакова Елагин, подавая ему полное ведро воды.

Из ведра валит густой пар, наполняя кузов кинопередвижки влажным теплом. Все трое сосредоточенно смотрят на этот пар. Монотонно свистит ветер, громко хлопает брезент.

— Пойду к дорожнику, трактором вытащит, — как бы самому себе негромко сказал Елагин, поднимаясь со скамьи. Сказал просто, вроде речь шла о желании пойти в клуб, чтобы сыграть в бильярд или послушать баяниста.

Исхаков внимательно и молча посмотрел на Елагина, а Бутылов, не поднимая головы, начал убеждать шофера не идти на погибель, доказывая, что в штабе, видимо, уже беспокоятся о них и что оттуда обязательно позвонят дорожным мастерам, чтобы выяснить, где машина, и уж наверняка попросят выслать навстречу трактор. Ефрейтор слушал доводы сержанта, пытаясь по тону голоса определить, верит ли он своим словам сам, и убеждался — нет.

Как старший по званию, сержант должен был принять решение, но сам Бутылов после того, как шофер крикнул на него: «Вылазь!.. Толкай машину!», понял, что он только формально будет старшим, что все решения будет принимать Елагин, — он понял это и даже был доволен, но все же говорил, чтобы потом, если что-либо случится с водителем, можно было оправдаться: он, мол, мне не подчинялся.

Так же, как и при первом разговоре, Елагин догадывался об этом, но не был уверен в своей правоте, поэтому только неопределенно протянул: «Дела-а», открыл дверку и выпрыгнул в глубокий снег.

Тяжело дыша и прихрамывая, Елагин поднимался на сопку. Он был уже недалеко от вершины. Устала согнутая спина, все сильнее болело колено, которым он ударился о камень внизу, когда сделал последний рывок, чтобы выбраться из сугроба. Сразу он не почувствовал боли, но сейчас уже не мог твердо ступать ногой. Он даже хотел вернуться к машине, но отогнал эту мысль, потому что пройдено уже много, кроме того, он представил, с каким злорадством начнет ему читать мораль сержант. Нет! Он не хотел возвращаться побежденным.

Свирепо швырялся снегом ветер, не давая поднять голову и распрямиться, ветер будто хотел сбросить человека с сопки в лощину, как сбрасывал снежинки, пытавшиеся задержаться за разлапистыми кустами вереса, в ямках, ветер будто предупреждал: «Вернись! Погибнешь!» Но Елагин упрямо шел вперед, только чаще и внимательнее стал поглядывать вправо и влево, пытаясь отыскать взглядом какой-нибудь большой камень: он решил немного отдохнуть в затишье.

За камнем ветра почти не было. С наслаждением выпрямившись и постояв немного, Елагин утоптал снег, сел, распрямил ушибленную ногу и достал из внутреннего кармана папиросу и спички.

Сложив головку к головке четыре спички, Елагин повернулся лицом к камню и чиркнул ими о коробку. В тот момент, когда в сложенных лодочкой ладонях вспыхнул огонек и ефрейтор нагнул голову, чтобы прикурить, он увидел небольшой светло-голубой треугольник драпа, выглядывающий из-под снега у самого камня. Взъерошенные ворсинки треугольника были покрыты инеем, иней образовал красивые белые узоры.

Елагин начал быстро разгребать снег. Показались коричневые, на толстой микропористой подошве женские туфли, потом лыжные брюки, тоже коричневые. Осторожно, чтобы не причинить боли, Елагин взял ноги и потянул их к себе — они распрямились, но только он отпустил их, ноги снова начали сгибаться.

— Жива.

Еще быстрее ефрейтор стал отбрасывать снег. Откопал плечо, прижатые к груди руки, голову, закутанную в пуховую шаль, к которой корочкой примерз снег. Когда ефрейтор раздвинул края шали, то увидел красивое лицо молодой женщины. Лицо было еще розовым, побелел только кончик носика да на щеках появились небольшие круглые белые пятна. Взяв горсть снега, Елагин начал оттирать лицо. Женщина открыла глаза. Взгляд был бессмысленным, но уже то, что замерзающая взглянула на него, обрадовало ефрейтора: «Жива!» Он начал снимать перчатки с ее рук, чтобы оттереть снегом, но передумал: «Скорее, пока совсем не замерзла, нужно отнести в дом дорожного мастера».

Елагин рывком поднялся и, застонав от резкой боли в колене, снова опустился на мягкий снег. Несколько минут он сидел неподвижно. Потом, завернув полу куртки, Елагин старательно вытер начинающие мерзнуть руки о мягкую байку подклада, надел перчатки; не сгибая ушибленную ногу, оперся руками о камень и поднялся. Прислушался — боли в ноге не было, но как только он наступил на нее, резкая боль снова затмила сознание. Елагин устоял, и это обрадовало его. Превозмогая боль и больше опираясь на здоровую ногу, он поднял женщину, перекинул ее руки через свои плечи и, придерживаясь одной рукой за острые выступы камня и стараясь почти не наступать на больную ногу, начал выходить из-за укрытия.

Упругой волной встретил ефрейтора ветер, хлестнул по лицу снегом. Чтобы удержаться на ногах, он невольно оперся на ушибленную ногу — снова одуряющая боль. Сделав несколько шагов навстречу ветру, Елагин остановился.

Когда он был за валуном, где почти не было ветра, то намеревался нести женщину к дорожнику: там тепло, там наверняка есть водка или спирт, там чай, медикаменты, сухая теплая одежда, там она будет спасена. Он понимал это и сейчас, однако чувствовал, что не сможет идти в гору. Вершины он не видел: ее скрывал снежный заряд. Сколько до нее метров? Сто? Двести? Но если он и сможет дойти до вершины, спуск тоже будет нелегким. Нет, он не мог, он боялся идти навстречу ветру, поэтому остановился.