Поединок на границе

Он вышел на улицу, проверил службу часового, вернулся в канцелярию и, пока все было спокойно, сел писать письмо. Он писал часто — и не только отцу с матерью. Гораздо чаще одной дивчине на Гомельщине. У него есть ее фотография, сама прислала. Хотя что на карточке увидишь? Разве увидишь, что коса у нее светлая и мягкая, как лен, глаза зеленые, как полесские пущи, а губы сочные, яркие, как ягоды рябины, которая по осени рдеет под окном хаты.

Соболевский разгладил лист тетрадной бумаги, погрыз кончик ручки, окунул в чернильницу, косо вывел: «Здравствуй, моя любимая…» Конечно, любимая. Он любит ее, очень любит. И она его тоже. Конечно, поженятся. Но, наверное, не сразу. Родители правильно советуют: обживись, устройся с работой, закончи вечернюю школу, а после и в загс. Легко сказать: после… Я же люблю ее! И вскорости увижу. А с заставой, с ребятами, со старшим лейтенантом распрощаюсь. Скажу ему: «Не поминайте лихом, Алексей Григорьевич» — тогда можно его и так назвать, считай, уж буду в «гражданке».

Я укачу до дому снова штукатурить, а он останется командовать заставой. Ну что ж, каждому свое. Я, можно сказать, штукатур по призванию, а Алексей Григорьевич пустил корни в пограничной службе. Да как глубоко пустил! Нашу заставу своими руками строил, когда еще солдатом тут служил. Котлован под фундамент рыл. Окончил школу сержантского состава и опять на заставу — старшиной. Окончил офицерское училище и опять сюда — начальником. Здорово? Для Алексея Григорьевича наша застава что родимый дом. И для меня она останется родимым домом, где бы я ни жил и сколько бы ни прошло после службы времени.

И с женой у Алексея Григорьевича здорово получилось. Родилась и росла на границе, на Днестре, отец был майором, комендантом погранучастка. Погиб в первые дни войны с фашистами. А мать ее так и говорит: «Мы с Валечкой насквозь пограничные…» Хорошо пограничнику иметь такую жену!

А у меня как получится? Будет ли понимать меня с полуслова, как Валентина Николаевна понимает Алексея Григорьевича? Я сейчас напишу ей об этом…

Соболевский вздохнул, посмотрел на часы: перевалило за полночь. Дописал письмо, сложил его вчетверо, заклеил конверт, но адреса надписать не успел: раздался сигнал тревоги с границы. Соболевский вбежал в казарму, зычно крикнул:

— В ружье!

Доложил Коломыцеву, тот приказал:

— На лошадей! К месту происшествия!

Соболевский и Кошалковский, рядовой первого года службы, высокий, сутуловатый украинец, бросились к автоматам, затем — во двор, к конюшне.

— Живей, Василь! — крикнул Соболевский и прыгнул на заплясавшую лошадь.

Часовой, торопясь, распахнул ворота, и конники вымахали с заставы, поскакали вдоль границы: впереди — Соболевский, чуть сзади — Кошалковский.

Дождь хлестал в лицо, впитывался в одежду, тонкими струйками тек за шиворот, автомат колотился о грудь, из-под копыт лошади вылетали ошметки грязи, а Соболевский мысленно упрашивал: «Живей, Гнедко, живей! Чтоб не опоздать, чтоб перехватить их!»

* * *

Перехватить их… А кто они?

Когда Вячеслав Соболевский вечером беседовал с начальником заставы, они вышли с окраины приграничного города. За спиной остались уличные фонари, неоновая реклама кинотеатра, гудки легковых машин, людская речь.

Они тотчас же свернули с шоссе в поле, зашагали на запад. Их было двое, молодых, сильных. Они шли ходко, след в след, их подошвы растаптывали стебли озими, глаза ощупывали темноту, а пальцы сжимали оружие…

— Здесь кратчайший путь к границе, — сказал один.

— Да, — сказал другой.

Когда Вячеслав Соболевский распевал с ребятами, эти двое вышли к речке. На поляне, поросшей цветами, разделись и, держа над головой оружие и одежду, переплыли на противоположный берег.

— Теперь совсем близко, — сказал один.

— Да, — сказал другой.

Когда Вячеслав Соболевский заступил на дежурство, те двое спустились в овраг, пересекли ручей в камышах, миновали каменную россыпь в лишаях и верблюжьих колючках, посидели у родника, попили, отдохнули перед решающим броском.

— Если окликнут зеленые фуражки, стреляй на звук, — прошептал один.

Другой кивнул.

Когда Вячеслав сочинял письмо в Гомель, они поднялись из оврага на косогор и по пашне, увязая в раскисшей земле, побежали к границе, у проволочного забора упали, залегли, стали делать подкоп, чтобы пролезть.

* * *

Сечет дождь, смачно шлепаются ошметки грязи, вздымаются лошадиные бока, а Соболевскому кажется, что это он сам так дышит — тяжко, прерывисто. Живей, Гнедко, живей!

Слева чернели сопредельные холмы, справа — проволочный забор. Лучи следовых фонарей выхватывали из мрака нити колючей проволоки, столбы, контрольно-следовую полосу. И вдруг в снопе света — две фигуры: распластались, вжимаются в землю… Но земля их не скрыла: фигуры белеют на черном фоне.

— Кошалковский, нарушители! Держи под огнем!

На какое-то мгновение ложбина скрыла их, но когда пограничники опять въехали на гребень, Соболевский, напружинившись, прыгнул с лошади. Он угодил на проволочный забор, однако не почувствовал, как железные колючки впились ему в ноги и руки, рванули тело. Держа автомат на изготовку, он ринулся к лазутчикам:

— Встать! Руки вверх!

И столь внезапным было его появление здесь, рядом с ними, что нарушители растерялись, встали на колени, подняли руки. Соболевский ударом сапога отшвырнул от них оружие.

А на подмогу уже спешил с фланга дозор — рядовые Виктор Курьянов и Петр Ткачев. С заставы скакал старший лейтенант Коломыцев с группой солдат.

Когда нарушителям связывали руки, один из них, катая желваки, сказал Соболевскому:

— Откуда ты, проклятый, взялся? Как снег на голову… Жалко, не успел влепить пулю в твою зеленую фуражку!

А второй промолчал, отвернулся.

На заставе Коломыцев обнял Соболевского за плечи:

— Молодчина, Вячеслав! Поздравляю: исполнилась твоя мечта.

Соболевский, возбужденный, радостно закивал:

— Точно, товарищ старший лейтенант. Как по нотам получилось. Теперь и домой не стыдно заявиться.

И тут он обратил внимание на свои сапоги: сплошные лохмотья, колючая Проволока не пощадила хром. Соболевский ахнул, вроде бы шутейно схватился за голову. Но Коломыцев видел, что ему не до шуток.

— Каюк обновке, — сказал Соболевский, смешно шлепая бывшими сапогами по полу. — И разносить не разносил!

— Не горюй, — сказал Коломыцев. — Я дарю тебе свои… Хром что надо!

— Спасибо, товарищ старший лейтенант, только я не возьму. Вам самому нужно.

И сколько ни уговаривал его Коломыцев, Соболевский стоял на своем: благодарствую на добром слове, но этого подарка не приму.

А вскоре на заставу приехал начальник отряда. Он объявил, что участникам задержания присваиваются внеочередные звания, а Соболевский, Кошалковский, Курьянов, Ткачев и Коломыцев награждаются медалью «За отличие в охране государственной границы СССР». Майор крепко пожал каждому руку, Соболевскому заметил: