Поединок на границе

Когда он переключил магнитофон на воспроизведение записи, в динамике послышалась очень четкая, с одинаковыми по длине звучания точками и тире. Было очевидным, что радист передавал текст не обычным ключом. Ленька не первый год работает радистом и знает, что у каждого человека есть свой почерк в эфире, а здесь точки и тире, словно нарублены и прокалиброваны, как ружейные картечи и жиганы.

Переписав кодограмму, Гвоздев поспешил к лейтенанту Тужнину. Выйдя из помещения, он увидел висевшее над горами солнце, похожее на огромную сковородку из красной меди, и тут же отметил, что пришла осень, так коротки стали дни, что не успеешь моргнуть, а уже вечер. В пурпурных лучах заката двор заставы выглядел фантастическим, будто нарисованным художником в красных тонах. Начальник заставы, большой любитель вечерних зорь, сидел в беседке один и пристально наблюдал за солнцем, точно видел его впервые, и старался запомнить на всю жизнь. Ленька слышал от ребят, что в такие минуты лейтенант читает стихи, но не очень верил в это, потому что считал офицера серьезным и деловым человеком, а такие люди, по мнению Леньки, не склонны к лирике.

— Товарищ лейтенант, разрешите доложить? — обратился Ленька к офицеру, но тот лишь коротко взглянул на него непонимающими глазами и спросил:

— Красиво, правда?

Но Леньке было не до красоты заката, и он повторил:

— Разрешите доложить?

Лейтенант уловил наконец смысл Ленькиных слов, повернулся к нему лицом.

— Слушаю.

— Вот, читайте, — Ленька протянул лист бумаги с кодограммой и не совсем решительно сказал, что перехватил ее у какой-то странной станции.

— Перехватил, значит?

— Так точно, — несмело подтвердил Ленька и начал объяснять.

— Товарищ лейтенант, все как-то очень странно. Передача какая-то, ну, как вам сказать… В общем, у нас так не работают, — доказывал солдат, а сам все время не сводил глаз с обветренного, осунувшегося лица офицера, но слабые уже лучи заката не высвечивали глаза лейтенанта, и Ленька не мог понять его отношение к тому, о чем он так торопливо и сбивчиво докладывает.

— Рядом граница, не мешало бы проверить станцию, — закончил он.

Лейтенант широко улыбнулся, все больше оживляясь. Понравилось, видно, ему Ленькино беспокойство о границе.

— Правильно вы мыслите, товарищ Гвоздев, но ведь в другой стране могут работать по-своему. И в эфире разные законы, там тоже есть границы.

— Товарищ лейтенант, — возразил Ленька, поощренный расположением командира, — если вы хотите подозвать к себе солдата, называете его фамилию или еще как-то обращаетесь к нему, а тут без всяких позывных. Так не бывает.

— Не бывает, значит? — уже без иронии, совершенно серьезно сказал Тужнин, и чувствовалось, что сделал это больше для самого себя, с тем, чтобы подумать, взвесить обстоятельства.

— Не бывает, не может без позывных никто, — ручался Ленька своим авторитетом специалиста радиодела, хотя офицер и без того понимал подозрения и соображал, как тут поступить. Наконец он распорядился:

— Пока никому ни слова. Ночью следите за станцией. Я наведу справки.

Ни ночью, ни ранним утром радиостанция не появлялась, а часов в десять пришел лейтенант и потребовал от Леньки продемонстрировать, как все было. Гвоздев открыл магнитофон, о котором, видимо, лейтенант не знал, потому что изумился:

— Откуда он взялся?

— Сделал, товарищ лейтенант.

— Сделал? Сам? Здесь? — он обвел взглядом тесную комнатушку радиостанции, ее хозяина, как бы взвешивая реальность увиденного и услышанного, затем похвалил солдата:

— Молодец! Руки у тебя золотые.

Ленька прильнул к приемнику, пошарил в эфире и установил аппаратуру на трансмиттере, сыплющем точки и тире, как горох из решета веялки, затем включил магнитофон. Через минуту-другую, пощелкав кнопками, он сел за столик и стал записывать уже замедленные сигналы того же трансмиттера, но слышимого в динамике магнитофона.

— Вот что, Гвоздев, — сказал офицер, понаблюдав немного за солдатом. — Слушай внимательно. Скоро приедут локаторщики. Станция действительно странная. Спать тебе сегодня не придется. Все радиостанции наши надо расставить по участку и поймать радиострелка, если он где-то около нас пристроился.

У Леньки отлегло от сердца. Столько передумал, пережил он за ночь! Порой казалось, что опять зря поднял шум. Сейчас каждый клочок эфира будет прощупываться десятками приборов, сотни людей не будут спать, и все из-за него. Будет тебе на орехи, чекист липовый! Ну и влез опять в историю.

Ленька готов не спать целый месяц. Дело государственное, а лейтенант вроде просит одолжения. Придется не поспать! Может, эти радиовыстрелы, начиненные украденными у нас секретами, летят за границу. Может, где-то орудует враг. Вот тебе и непыльная Ленькина профессия, корень спокойной жизни!

Эти думы не оставляли Леньку, пока он собирался в наряд, и тогда, когда вместе с Федей Поликарповым забрался на высоту около шоссейной дороги, идущей вдоль границы из одного села в другое.

Далеко-далеко, на самом горизонте, через сизую вуаль жаркой дымки проглядывались белые макушки гор, а внизу, на тронутой осенним золотом долине мирно паслись отары овец, резвились косяки лошадей. По дороге, оставляя за собой длинный хвост пыли, мчался грузовик с людьми в кузове, и высокий женский голос выводил незнакомую, но полюбившуюся Леньке песню, бодрую и гордую.

— Вот она, Леня, граница-то какая, — задумчиво сказал Федя. — Люди с песней едут, счастливые и веселые, и на все это: на песню, на счастье, на саму жизнь — покушается враг, что вон тот стервятник, — он кивнул головой в сторону низко парящего в небе черного орла-могильника. — Мы с тобой должны преградить путь двуногому хищнику, зорко беречь счастье труда, радость жизни советских людей.

— Ну, Федя, ты уж хватил, — засмеялся Леня. — Скажи еще, что широка Русь и вся за нами, как за крепостной стеной.

— А что, и скажу. Эх, ты! Мы не уйдем, пока не выполним задание. Так же лежали здесь те, чьи имена носят ныне пограничные заставы. Они тоже просто несли свою трудную службу, а когда потребовалось, метко били врага. Без всякой мысли о геройстве бросались на него в лобовую атаку и шагнули в бессмертие.

— Это так, возразить тут нечем, — согласился Ленька, поглядывая на Федю своими голубоватыми, покрасневшими от усталости глазами, и тут же спросил:

— А почему, Федя, человек не всегда понимает то, что делает?

Вопрос для Поликарпова был не новым. Не раз выступал он на комсомольских собраниях против тех, кто, сделав нехороший поступок, оправдывался: «не подумал», «не понял», «не осознал», и теперь твердо возразил:

— Нет таких людей. Даже пьяный человек понимает себя, но тормоза у него отказывают, вот и прет напропалую. А трезвые люди все делают с определенной целью. Только цель-то у иных оказывается того, обывательской. До смешного ничтожной.

Ленька, вспомнив о карикатурах, нарисованных на него Федей, улыбнулся сам себе, точно вдруг пришла в голову счастливая мысль, и без обиды, как бы между прочим, вставил: