Поединок. Выпуск 7

Шмаков, пристроившись за колонной, настороженно ждал.

Перед ним висело огромное, в два человеческих роста, зеркало. В нем отражался полусумрак нижнего этажа. Кратко и осторожно перебегали там тени. Нападавших было четверо.

Наконец Шмаков увидел в зеркале: человек в коротком черном пальто, с маузером в опущенной руке, подошел к подножию лестницы, несколько раз жадно затянулся папиросой и, сказав что–то в темноту подъезда, быстро побежал по лестнице вверх.

Остановившись под зеркалом и держа маузер у живота двумя руками, человек стал быстро стрелять по второму этажу — наугад.

Шмаков был наготове.

Зеркало вдруг тихо разъялось на три огромные косые пластины. Пластины скользнули вниз и разлетелись, засыпав морозной дребезгой легшего ничком человека.

«А где Стрельцов? — спохватился вдруг Шмаков. — Что–то крикнул, а что именно — я не расслышал. Исчез…»

Тотчас же он вспомнил про Европеуса, оставшегося у тайника, и скверное чувство — то ли опасности, то ли досады — охватило его.

…Сидоренко очнулся и понял, что потерял сознание, рванувшись из–под трупа и, кажется, вырвавшись.

Попробовал ползти, помогая себе истошными, гортанными стонами при каждом движении. До телефона было далеко, метра три, не меньше.

«Вот, — сказал он себе через некоторое время. — Теперь самое главное. Все, что было раньше, — чепуха. В сравнении вот с этим. Надо встать».

Нужно было встать и какое–то время стоять возле аппарата, вызвав номер чека. Дождаться ответа, успеть рассказать все, как есть, и не упасть раньше времени.

«Вставай!» — крикнул он себе. И внутренне сжавшись от ожидания боли, стал карабкаться вверх по стене, как кошка с перебитым хребтом, впиваясь обламывающимися ногтями в штукатурку.

Он сумел.

— Докладывает Сидоренко… — надсадно прохрипел он в трубку. — Юсуповский дворец… бандиты… Срочно — подмогу! Юсуповский… Подмогу, братцы! — И только после этого с несказанным облегчением сполз по стене на пол.

— Обнаружено пять тайников. О первом ты знаешь, — охотничьи ружья. Второй — нашел Свитич. Ювелирные изделия, картины, гобелены, ковры. Старинные скрипки. Одна из них, как сказали, стоит полмиллиона царскими… Третья захоронка — чуланчик. Вход обмурован изразцами. С виду — печка и печка. Сервизы. Один — на сто двадцать персон — необыкновенной какой–то драгоценности, эксперт–старичок даже плакал. Еще в одной замурованной комнате — картины. Вот список. В последнем тайнике — простое слиточное золото. При проведении обыска бригада подверглась бандитскому нападению и понесла потери…

— Знаю, Шмаков. Не докладывай, знаю. Жаль ребят.

— «Жа–аль»! У меня, товарищ, вот здесь болит, когда я о них вспоминаю.

— Похороны завтра?

— Как там Туляк?

— Возвращается. Боярский не объявился. Может, затаился. А может быть, — черт его знает! — ив самом деле покончил с собой.

— Хорошо, хоть у Туляка все нормально… Ох как дорого, дорого дались нам миллионы эти треклятые! Тренев, Стрельцов, Свитич, Сидоренко…

— Что поделаешь, Шмаков? Революция без жертв не бывает.

— Да понимаю я! Все понимаю! Но вот только ребят моих уже не вернуть…

— Да, Шмаков, не вернуть.

В день похорон грянул страшный мороз. Мутная мгла опустилась на город. Из–за этой мглы даже в двадцати шагах было плохо видно.

Дышалось тяжко, в полвздоха. Мороз обжигал легкие. У трубачей лопались губы, и кровь прикипала к раскаленным от стужи медным мундштукам.

Траурная мелодия, как мрачная птица, тяжко вздымала крыла. То вдруг взмывала над улицей в горестном вскрике труб, то вновь опускалась к маленькому, обитому красно–черным ситцем грузовичку с откинутыми бортами, на котором тесно, поперек движения, лежали три дощатых гроба с фуражками на крышках.

Туляк шел в толпе за грузовиком.

В нем не было скорби. Напротив — и звуки траурной музыки, так терзающей душу, и этот странный, страшный город вокруг, одичалый, безлюдный, весь в дремучих завалах закаменелого снега, и этот мрачный огромный мороз — все это непонятным образом претворялось в нем в торжественную нервную дрожь.

Восторженная погибельная отвага билась в нем, и — звонкое, отчетливое чувство непобедимости!

АРТУР МАКАРОВ БУДЬ ГОТОВ К НЕОЖИДАННОСТЯМ

Этот новый район, или «жилмассив», как принято ныне иногда называть, был близнецом таких же районов в иных городах, отличаясь пока лишь незаселенностью. Коробки почти готовых домов с частично застекленными окнами расступились, образовав короткую и широкую улицу, и в глубине ее, там, где ночные смены возводили новые здания, тяжело и неспешно двигались краны с габаритными огнями на стрелах.

Короткая летняя тьма заметно сменялась спешащим рассветом, и фары бульдозера, показавшегося в глубине улицы, светились уже неяркой желтизной. Погромыхивая скребком на выбоинах, бульдозер приблизился, обогнул оставленный на обочине прицеп и, гудя мотором, замер напротив продовольственной палатки.

Нехитрое деревянное сооружение было единственным, что придавало некоторое одушевление пустынному хаосу воздвигнутых бетонных сооружений и строительного хлама, и даже железная полоса с висячим замком, пересекающая фасад палатки, выглядела по–житейски буднично.

Категоричность этого запора нимало не смутила парня, сползшего наземь с сиденья рядом с водителем. Он рывком вытянул из кабины туго пружинящий трос, привычно сладил из него петлю и с третьей попытки набросил через крышу на палатку. Потом так же споро закрепил конец троса на передке как бы в нетерпении подрагивающей машины и махнул рукой.

Лязгнув гусеницами, бульдозер попятился, стальная петля, неумолимо сжимаясь, туго стянула стены палатки, и они протестующе заскрипели. Затем ветхое строеньице легло набок, сиротливо обнажив ящики, кули, бочки и россыпь консервных банок.

Теперь работали оба: водитель освободил и водворил на место трос, его товарищ торопливо совал в карманы брезентовой робы бутылки и банки…

И вот уже снова взревел мотор, постепенно отдалился лязг гусениц, и белая пыль колеблющимся облаком заволокла и машину, и следы быстротечного набега.

…В милиции, как и везде, на работу приходят утром.

Как и везде, стараются прийти на пять — десять минут раньше, без спешки покурить в коридоре с товарищами, перекинуться несколькими неслужебными фразами, не вдруг окунуться в ворох дел.

Так было и в это утро, но, проходя по коридору мимо человека, сидящего на деревянном диване, почти все смолкали, гасили улыбки, коротко и неловко здоровались. Он тоже отвечал коротко и серьезно. Иногда просто кивал.

А сидел против двери, обитой черной клеенкой, на которой белела табличка с надписью: «ТАЛГАТОВ А.Р.»… Талгатов Абид Рахимович, майор по званию, заместитель начальника уголовного розыска по должности, старейший работник и ныне — пенсионер. Сейчас вся кажущаяся несправедливость происшедшего особенно осознавалась им, было обидно и горько, и эта горечь накапливалась, накопилась и стала готова захватить его целиком.