Поэтесса

Люди, стоявшие у палаток, были разными, но во всех нас оказалось много общего.

И в этот момент это общее стало главным.Выходило так, что иногда то, что люди одинаковые – не является их недостатком.

Меня не смутило то, что все стоявшие у палаток видели мою поэтессу обнаженной – Лариса была не голой женщиной, а символом откровенности, символом правды.

И в то время, когда, взяв из рук Ларисы гитару и накинув ей на плечи свою рубашку, я краем глаза заметил, что женщины, стоявшие у палаток рядом со своими мужчинами, тоже не были перегружены одеждой.

Но видел я и другое.

Я видел мужчин, находившихся рядом со своими желанными красавицами, и видел то, что эти мужчины в чем-то завидовали мне.

Завидовали тому, что именно я поведу бардессу в свою палатку…

…Когда мы садились в машину для того, чтобы вернуться в столицу, нас провожали взгляды друзей, имен которых мы даже не знали…

33

…Нет ничего проще, чем взаимоотношения мужчины и женщины.

Именно поэтому эти взаимоотношения такие сложные…

…Вышло так, что однажды мы с Ларисой заговорили о браке.

О том, как мы его представляем, и у нас получилось, что мужчина – такое же семейное создание, как и женщина.

Просто женщина ищет в браке гарантию, а мужчина – безраздельность прав.

– Ты так и не предложил мне выйти за тебя замуж.

И в ответ на эти Ларисины слова я промолчал:

«Порядочность заключается еще и в том, чтобы не обещать ответственности там, где не уверен в том, что можешь эту ответственность нести».

Лариса выслушала мое молчание и правильно поняла меня:

– Не переживай.Чтобы трезво оценить свою неуверенность – нужно быть очень уверенным в себе человеком.

– Милая, мы ведь с тобой никогда не ссоримся.

– А, – махнула рукой Лариса. – Все равно все ссоры между мужчиной и женщиной заканчиваются одним и тем же.

– Чем?– Тем, что женщина должна снова напомаживать губы…

…Мы с Ларисой любили друг друга, помогали тем, кому могли помочь, занимались творчеством и даже однажды попытались сделать свою Родину лучше.

И я был оптимистом, позабыв о том, что оптимизм – это разновидность глупости.А потом Лариса ушла…

…Верность – явление безграничное.

Но знакомое с пограничными войнами…

…Однажды генеральный директор зачем-то пригласил к себе в офис президента клуба современного творчества.

Президент съездил к генеральному директору.

Потом – еще раз.

Потом – еще.А потом президент не вернулась.

Не знаю, что у них произошло.

Вернее – вру.Конечно, знаю.

Тот человек дал поэтессе то, что не мог ей дать я.

От шубы до автомобиля «Мазерати».От изданного трехтомника до ужинов в «Плазе».

А мне пришлось позвать на помощь душе свою голову. И голова помогла моей душе не осудить женщину за то, что она хочет быть счастливей, чем она есть.

Женщина может оказаться слабее шубы не потому, что она нечестна, а потому, что она – женщина.

И шуба – это не подлость женщины.Это – ее слабость…

…Однажды, уже не помню, по какому поводу, я сказал Грише Керчину:

– Понять женскую логику может не каждый, – и он ответил мне:

– Пусть тебя это не расстраивает.

– Почему?– Потому, что всю остальную логику не может понять вообще никто…

…Потом Лариса позвонила мне:

– Я не смогла противиться себе.

А может, просто в наше время любовь обесценилась… – в ее голосе мне послышались слезы – самая прямая речь женщины.

И попытался онормалить ее ощущения, потому что не хотел осуждать.

И не хотел, чтобы она осуждала сама себя.

Женщину судят только те, кто не могут ее понять:

– Я понимаю, друг мой.Тебе нечего виниться.

– Если ты скажешь, я останусь с тобой, – прошептала Лариса. И повторила вновь:

– А может быть, любовь в наше время вообще обесценилась…

– Нет, я ничего не скажу.

– Почему?

– Потому, что я не смогу дать тебе то, что может дать тебе он.

Того, что ты заслуживаешь.

И потом, ты сама только что сказала, что любовь в наше время обесценилась.

– Слава Богу.

– Почему? – так уж складывался наш разговор, что своими «Почему?» мы перебрасывались как теннисисты мячами на разминке.

– Слава Богу.

– Почему?– Потому, что о любви я соврала.

– Знаешь, как я сопротивлялась этому, – проговорила Лариса, делая ударение не на слове «как», а на слове «сопротивлялась», и я ответил ей, не сумев скрыть вздох:

– Не знаю.

Но, наверное, очень хотел бы это знать…

Мне захотелось перевести этот очень больной для меня разговор в более светлое русло:

– Ну и как теперь твоя жизнь, Лариса?

В особняке не тесно?

– У меня сейчас ванная больше, чем была квартира.

И вся зеркальная.

Стою посредине и думаю.

– О чем?

– О себе думаю…С такими ногами, и такая дурра.

– Ну, что же, – вздохнул я, – постарайся иногда быть глупой…

…Ларисин избранник поступил честно.

Он не стал делать вид, что меня не существовало на свете.И я не мог не отметить для себя, что среди тех, кто имеет много денег, встречаются порядочные люди.

Мы встретились.

У правой стены Центрального Дома художника, на небольшой асфальтированной площадке, от которой было рукой подать и до дорогого ресторана «Палитра», и до дешевого входа в филиал Третьяковской галереи.Так что это место вполне можно было считать нейтральной полосой.

А бабье лето, между тем прошло, и осень превратилась из теплой в обыкновенную. С желтыми и красными листьями на мокром асфальте, сыростью в воздухе и небом цвета постаревшего металла недрагоценной группы.

Листва облетела с деревьев, и от природы остались одни обглоданные скелеты…

…Они приехали на джипе «Порше Кайен».

Вдвоем.

Без охраны.

Только с шофером.

И он, выйдя из машины, помог выбраться Ларисе.И даже в том, что он не стал прятать Ларису от нашей встречи, было что-то, что, будь я сторонним наблюдателем, заставило бы меня поставить ему плюс.

Он был высок, выше меня и, наверное, занимался спортом, и если бы между нами произошла драка, наверняка справился бы со мной.

Впрочем, нет ничего глупее, чем драться за женщину.Глупее только – за нее не драться.

С первого же взгляда я увидел то, как внешне изменилась Лариса.

Все, что было на ней, стало очень дорогим, а моргавшие блеском бриллианты в ушках не могли скрыть даже ее распущенные волосы.

Одежда меняет женщину больше чем мужчину, и женщина, пришедшая на встречу со мной, была той же, что я знал, только отчасти.От той немногой части, на которую я больше не имел права.

Да я и не собирался предъявлять никаких прав, хотя бы потому, что не захотел бы мешать ей стать счастливой по-настоящему.

Лариса молчала и, взглянув мне в глаза, опустила свои.

А мне захотелось крикнуть:

– Лариса, ты ни в чем нее виновата передо мной!

Тебе не в чем оправдываться! – и это был весь мой ответ ее опущенным глазам. – И прощаться нам просто, хотя бы потому, что на все вопросы, встающие сейчас перед нами, ответы находятся именно там, где встают вопросы.

А моя боль – только моя.

Я плачу этой болью за ту радость, которую ты дарила мне.

За то, что была в моей жизни – это очень небольшая плата.

И я не откажусь от первого в памяти из-за второго в сегодняшнем дне.Я благодарен тебе, Лариса.