Поэтика. История литературы. Кино.

Потому что и Хвостов и Шаликов были не только пыляевскими чудаками и бурнашевскими чудодеями [736] . Совершенно невозможно понять знаменитость обоих, этот оглушающий литературный бум и блеф, окружающий оба литературных имени, если забыть, что оба были пародийными представителями литературных систем.

Граф Хвостов не совсем равен Графову, Свистову, Хлыстову, Ослову пародий и эпиграмм.

Кто хочет получить о Хвостове и Шаликове анекдотическую традицию, связавшуюся с этими именами и в большей своей части вымышленную, — может обратиться к Бурнашеву, известному вралю, автору рассеянных в разных журналах воспоминаний [737] , которые терпеливо скомпонованы из низкосортн[ого] и фантастическ[ого] [материала]. Не только потому, что в пародический облик Хвостова не входят, например, библиографические его труды; но главным образом потому, что этот живой конкретный Хвостов оказался великолепным оселком для создания особого пародического стиля — и даже под конец стал его жертвою, как иногда становились жертвою его пародисты.

736

Имеются в виду М. И. Пыляев и В. П. Бурнашев, авторы книг: "Замечательные чудаки и оригиналы" (1898) и "Наши чудодеи. Летопись чудачеств и эксцентричностей всякого рода" (1875). См. прим. 35 {737}.

737

Основные из них, кроме "Наших чудодеев": Петербургский старожил В. Б. Мое знакомство с Воейковым в 1830 году и его пятничные литературные собрания. — "Русский вестник", 1871, № 9-11; В. Б. Из воспоминаний петербургского старожила. — «Заря», 1871, №. 4; В. П. Бурнашев. Воспоминания об эпизодах из моей частной и служебной деятельности. М., 1873; В. П. Бурнашев. Московский граф Хвостов — князь П. И. Шаликов. — "Биржевые ведомости", 1873, 2 ноября, № 281.

Хвостов был поэтом «Беседы» [738] , поэтом, разумеется, третьестепенным даже и для своего времени и для своего литературного направления, поэт с ошибками и выпадами. Но ведь и ошибки и выпады бывают разного типа: так вот, ошибки и выпады Хвостова были того же типа, [что и] приведенные выше державинские. Можно сказать — он расплачивался за державинский XVIII век.

Если проанализировать полемику против «Беседы», окажется, что Хвостов был только одним из кандидатов — правда, самых видных — на место пародической личности. Нападки и осмеиванье касалось наравне с ним, напр., Боброва, Шатрова, Николева и некоторых других.

738

Тыняновскую оценку "Беседы любителей русского слова" и литературной борьбы вокруг нее см. в ПиЕС, стр. 23–36, 385–386 (прим. 4).

Ср. отзывы Карамзина: "Ты верно читал в "Академическом журнале" оды Николева <…> и оду Хвостова, под именем стихотворение. То-то поэзия! то-то вкус! то-то язык! Боже! умилосердися над нами!" (1791). [Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866, стр. 19.]

Ср. также "проскрипционный список" у Пушкина:

И Николев, поэт покойный… [739]

Вовсе не безразлично то, что он был поэтом «Беседы». Оттенок отношений к Хвостову был разный, в зависимости от отношения к «Беседе». Для того чтобы ос[меивать] «Беседу», его сделали представителем ее.

739

Из стихотворной части письма к В. Л. Пушкину, апрель 1816 г. ("Христос воскрес, питомец Феба!..").

Но выбор совершился. Во-первых, граф Хвостов не хотел умирать (он жил до 1835 г. и писал до самой смерти). Его век давно умер, а он проявил необыкновенную живучесть. Можно сказать — чем дальше, тем более развивал он свою деятельность. Черты третьестепенного поэта, уверенного в своем таланте, раздулись до невероятных размеров. Обычай поэтов XVIII века откликаться на каждое событие, общественное и политическое, — дошел до того, что гр. Хвостов откликался на всякое событие. Обычай посылки своих книг, свойственный арист[ократам]-дилет[антам] XVIII века, принимает безобразные формы заваливания. Но эти черты — следует добавить — росли не сами по себе, а росли поддержанные той литературой, в которой заблудился Хвостов. Он как герой пародий был переведен из одной литературной системы в другую. Эти черты поощрялись. Хвостов был как бы помещен в особый литературный инкубатор. Потому что тот гиперболический стиль, который утвердился в похвалах и комплиментах ему, вовсе не сполна объясняется назойливостью Хвостова.

Хвостов нужен был как стержень, как герой развития особой системы пародического стиля.

По своему влиятельному положению в свете и при дворе (любимый и близкий свойственник Суворова), по занимаемым должностям Хвостов был влиятелен и аристократичен. Прямые выходки против бездарного поэта могли быть наказаны влиятельным вельможей. И вот вырабатывается особая система речевого поведения по отношению к Хвостову.

Во-первых, он выработал [740] искусство уклончивого и двусмысленного комплимента (ср. письма Карамзина к Дмитриеву) [741] . Затем уклончивость совместилась с гиперболизмом — и, наконец, преобладающим стилем по отношению к Хвостову оказался голый гиперболический стиль (ср. у Пушкина: "граф Хвостов, поэт, любимый небесами") [742] .

740

То есть — у своих корреспондентов.

741

Очевидно, имеется в виду приведенный в комментариях к "Письмам Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву" мемуар М. Дмитриева: "Карамзин и Дмитриев (И. И.) всегда получали от гр. Хвостова в подарок его стихотворные новинки. Отвечать похвалою, как водится, было затруднительно. Но Карамзин не затруднялся. Однажды он написал к нему, разумеется иронически: пишите! пишите! учите наших авторов, как должно писать! Дмитриев очень укорял его, говоря, что Хвостов будет всем показывать это письмо и им хвастаться; что оно будет принято одними за чистую правду, другими за лесть; что и то, и другое не хорошо. А как же ты пишешь?" — спросил Карамзин. — "Я пишу очень просто. Он пришлет ко мне оду или басню, я отвечаю ему: ваша ода или басня ни в чем не уступает старшим сестрам своим! Он и доволен, а между тем это правда!"" ("Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву", стр. 065).

742

Из "Медного всадника".

Таким образом, главною функцией этого стиля стала двусмысленность. Одна стилистическая функция предполагалась герою писем и посланий, другая — всем остальным. Это было нечто вроде тайного условного языка по отношению к одной личности. И эта личность превосходно справлялась со своей ролью, почти не впуская со своей стороны в эту игру реального живого человека. Есть основания полагать, что сенатор граф Хвостов понимал стиль произведений, героем которых он являлся. Было молчаливое согласие между авторами и героем, который не решался прервать далеко зашедшую игру. По крайней мере это доказывает эпизод, который был высшей точкой всей Хвостовианы.

Высшей точкой этого развития является знаменитая речь Дашкова [743] . Но здесь-то и обнаруживается тонкость в связи определенной функции с определенной формой. Гиперболический стиль комплиментов стал слишком безудержным, перерос свою функцию — двусмысленности, качки между двумя противоположными гребнями значений, и обнаружилась для всех — в том числе и для самого героя — явная его ироничность.

Все дело было в мере. Мера была превышена настолько, что герой не мог более притворяться и вести игру. На короткий миг литературная личность стала частным человеком. Но искусство двусмысленной речи было очень трудно, несмотря на согласие героя. У формы была двойственная функция гиперболическая речь была не только скрыто-иронична, но и явно гиперболична.

743

Д. В. Дашков. Речь, читанная в Беседе любителей словесности, наук и художеств 14 марта 1812 года (Извлечено из дел Общества). — "Чтения в имп. Об-ве истории и древностей российских при Московском ун-те", 1861, кн. 4, отд. V, стр. 183–186. См. также: Н. С. Тихонравов. Д. В. Дашков и граф Д. И. Хвостов в Обществе любителей словесности, наук и художеств в 1812 г. "Русская старина", 1884, № 7, стр. 105–113 (то же в кн.: Н. С. Тихонравов. Сочинения, т. III, ч. 2. М., 1898).

Одна и та же форма имела противоположные функции, и часто этой формой пользовались именно в функции комплиментарной. В доме Хвостова жили специальные слушатели (ср. Щедритский и др.), а критиков, занимавшихся изучением и восхвалением его произведений, он сажал в университеты и давал им выгодные назначения.

Во-вторых, герой сам ловко действовал: так, например, он вовлекал в эту двусмысленную игру поэтов помоложе и менее опытных, и они не всегда с честью выходили из этого положения. Ср., например, то, что пишет Катенин о Языкове и Дельвиге [744] .

744

"Переписка графа Хвостова на 71-м году от рождения жалка до слез: как не стыдно сенатору, старику, печатать вздорные послания к юношам, каковы Языков и Дельвиг? Как он не видит, что ого дурачат?" ("Письма П. А. Катенина к Н. И. Бахтину", СПб., 1911, стр. 116; имеется в виду брошюра Хвостова "Переписка стихами. На 71 году от рождения автора" — СПб., 1828, послание к Дельвигу в нее не включено).

Языков сам, вовлеченный в отношения с Хвостовым, оказался в ложном положении.

Если стихи Пушкина вне соотнесения их с условным тайным языком Хвостовианы — прямо невозможны (и особенно в окружающем внеироническом контексте), если легкий еле заметный штахель иронического словоупотребления включен у Языкова в первую строфу второго послания:

Младых поэтов Петрограда Серебровласый корифей,

то первое языковское послание Хвостову Хвостов мог смело показывать всем и каждому [745] .

745

В рукописи оставлено место для цитаты из послания.

Языков в письме к родным оправдывается: ["Вот в чем дело. Сюда дошли слухи, что в пятом томе его стихотворений, недавно изданном, содержатся самые галиматьистые; желание иметь оный том — и притом безденежно — побудило меня написать послание Хвостову: я получил и послание и пятый том"] [746] . [Следует отметить, что эту двойственность функции уклончивого и гиперболического стиля использовали и Катенин, и Полевой [747] .]

Как бы то ни было, и в явлении пародической личности мы столкнулись с тем же явлением, что и в пародийных жанрах: тонка грань, отделяющая пародию от серьезной литературы, — [если] пародия на Дельвига предлагается читателю 20-х годов как меланхолическая песня, то тот же читатель, несомненно, читал послание Языкова к Хвостову с невозмутимым выражением лица.

746

Письмо от 14 сентября 1827 г. — Языковский архив. Вып. 1-й. Письма Н. М. Языкова к родным за дерптский период его жизни (1822–1829). СПб., 1913, стр. 342. В рукописи самой цитаты нет — для нее оставлено место.

747

Очевидно, имеются в виду письма Катенина и Полевого. "Есть средство, — писал Катенин Н. Бахтину 26 апреля 1825 г., - даже смягчить гнев Хвостова, упомянув о нем. Вы спросите: как? Слушайте же: "Писатель трудолюбивый, образованный, стойкий, в хороших принципах; его наибольший недостаток состоит в том, что он слишком много писал в слишком многих родах. Из его сочинений выделяется одно послание о критике ("Письмо о пользе критики"), в котором встречаются здравые мысли и хорошо отделанные стихи, а его перевод «Андромахи» Расина, благодаря сделанным им многочисленным исправлениям, держится на сцене с постоянным успехом"". "Право, — заключает Катенин, — он будет прыгать от радости, а все правда" ("Письма Катенина к Бахтину", стр. 87. Справка о Хвостове, предназначенная для «Атласа» А. Бальби, в подлиннике по-французски). Н. Полевой писал Хвостову: "Желая доставить и большую публику вашему посланию и употребить его с большею пользою для ближних, не позволите ли вы мне напечатать не в «Телеграфе», а особо? Я сделаю чудесное издание, а всю выручку обращу в пользу и пособие претерпевших от наводнения. <…> Быть полезным страждущему человечеству не есть ли обязанность поэта?" (Е. Колбасин. Певец Кубры, или граф Дмитрий Иванович Хвостов. — «Время», 1862, № 6, стр. 142).

Чем дальше затягивалась игра, тем более грандиозные размеры она принимала; самый гиперболизм стиля словно заражал своего героя и толкал его все далее и далее. Хвостов шлет свой мраморный бюст морякам Кронштадта. Именем Хвостова назван корабль, и морской министр интересуется причинами этого странного явления [748] . Хвостов имеет своих агентов вокруг своего литературного антагониста Измайлова. Хвостов раздает свои портреты по станциям [749] . Вместе с тем рисунок к басне Измайлова "Стихотворец и черт", героем которой является навязчивый стихотворец — с совершенно явными намеками на Хвостова, — попадает в лубок, и о степени его распространенности ср. такое показание путешественника… [750] .

748

Об этом эпизоде см. в указ. статье Е. Колбасина (стр. 141).

749

Об этом см.: М. Л. Дмитриев. Мелочи из запаса моей памяти. Изд. 2-е. М., 1869, стр. 122.

750

Далее в рукописи пропуск. Этот путешественник — П. А. Вяземский. Автор не совсем точен: в приписке Вяземского к письму Карамзина И. Дмитриеву от 2 сентября 1825 г. речь идет не о лубке, а о портрете Хвостова ("Письма H. M. Карамзина к И. И. Дмитриеву", стр. 403).