Поэты 1790–1810-х годов

287. ПЛОВЕЦ

Схвачен бурей жизни цвет! Для души осиротелой Нет надежды, мира нет! Сердце — спутник онемелый! С неприязненной волной Челн бежит в дали безбрежной… Ближе камень роковой, Дале берег безмятежный!.. Где стезя знакомых благ? Где звезда-путеводитель? Скрылись… в бездну сделан шаг! Стихнул голос-утешитель! Неприязнен праг возник! Челн стрелой! Немеют силы… И в пучине жадной клик Обреченного могиле!.. И могуч губитель-глас… И пловец — в борьбе с волною! И в волне последний час Отлететь готов с душою! Вдруг простерся дивный свет Над враждующей стремниной… Реет в блеске дева-цвет И мирит пловца с пучиной!.. Он на бреге — свет потух… И пропал вожатый милый! И пловца внимает слух: «Я твой спутник до могилы!..» ……………………………… Дева-ангел, спутник мой! Ах! я найден провиденьем! Целый мир в тебе одной Я вместил души веленьем!.. Между 1815 и 1818

288. СЕТОВАНИЕ

Нет его! Он взят могилой! Незнакомец — вдалеке!.. Не предчувствия ли силой, Дева, платишь дань тоске? Берег жизни покидая, Нес он грусть твою с собой, И слеза твоя златая Другу — спутник гробовой!.. Иль в душе осиротелой Отозвался вещий глас: «Ты одна в природе целой! Спутник дней твоих — угас!..» Тайных чувствий разуменье И обет, сокрытый в них, В чашу рока — наслажденье Лили в цвете дней твоих. И когда тоской безмолвной Омрачался девы лик, Друга взор, привета полный, Заглушал предчувствий клик… «Дева! Я еще с тобою! — Тайный глас к тебе взывал. — И вожатый мой к покою, Гроб меня не окликал… Скоро он меня окликнет!.. И потухнет блеск ланит… Полный скорби, взор поникнет, Смерти сон его смежит! Скоро!» — и рука недуга К гробу юношу свела! Плод обета, праху друга Дева слезы в дань несла!.. Но почто души страданье, Сердцу близкого привет?.. С другом-юношей расстанье Омрачило девы цвет… Иль природы глас внимало Сердце силой тайных уз? И незримо оживляло Непостижный свой союз?.. Дева! плачь — ты сиротою!.. Ты чужда уже утрат! Друг, оплаканный тобою, Друг единый — был твой брат!.. Бытие одна утроба, Дети нужды, вам дала!.. Дева, плачь! в объятьях гроба Ты родное обрела. Между 1815 и 1818

289. ЛИЛА

До клика петухов — в полночь, Покинув мглу могилы (Страшна жильцов могилы мочь!), Тень обрученной Лилы Услада в свадебный покой, Где спал краса-предатель, Прокралась с золотой луной,— Бесплотный прорицатель! Поблеклый розмарин в руках, Крестом к груди прижатых; И камень — грудь! И нет в очах Огней — к душе вожатых!.. Как лилии — уста ея! Как мертвый снег — ланиты! И кудри, бледну грудь тая, Не зыблются, развиты! Ах! некогда равнял Услад (Лесть клятвы ненадежной!) С лилеей — грудь и с небом — взгляд, Ланиты — с розой нежной… И с Лилой обручен, — другой И сердце дал, и руку! И Лила отцвела тоской… Гроб прервал девы муку! «Спишь, милый, иль забыт ты сном? Будь крест нам настороже!.. Со мной — на ложе гробовом! С тобой — на брачном ложе!.. Отверсты гробы в ночь теням — И грозно их явленье! В них робко мстящим небесам Внимает преступленье!.. Но ты, Услад, ты не страшись Вещателей могилы! Любить, любя — прощать учись У презренной <ты> Лилы! Услад! ты клятв не пощадил… Вот перстень обручальный. Но брачную свечу сменил Мой факел погребальный. И пламенной любви моей И гроб не исцеленье! И в мрачной области теней Бежит ее забвенье! Услад блаженство неба пил, Мои встречая взоры; И рано их слезам учил Болезненной укоры!.. В ланитах вображал моих Огонь златой денницы; И претворил изменой их В лилеи бледнолицы!.. И сердце девственно просил: Моленье страсти — внято! И рано сердце умертвил Любовию крылатой!.. Услад! взгляни на тень мою! Узнаешь ли, виновный, В ней деву прежнюю твою, Жилицу мглы безмолвной?.. Мой спутник — червь, убрус — наряд, И тьма — покровом Лилы, И смерти неприязнен взгляд, И ночь долга могилы! Спишь, милый, иль забыт уж сном? Будь крест нам настороже! Со мной — на ложе гробовом! С тобой — на брачном ложе!.. Услад! хоть раз прийди ко мне, Страдалице забытой! Ах, мрачен дом мой — в глубине, Изменою изрытый!.. Над домом незабудка-цвет, Отшельник в мертвом поле, Слезы Услада жадно ждет, Чтоб цвесть весною доле!.. Луч страсти прежней не потух: Как цвет с весной возникнет. Прости, Услад! кричит петух! Свиданье нас окликнет!» Между 1815 и 1818

290. СЕЛЯНИН

О, дивно блажен, кто, оковы Откинув градской суеты, Склонился под сельские кровы! Там мудрость, улика мечты, Содружна с природой благою, И шепотом темных дубров, И тихо журчащей волною, И сладким дыханьем цветов Счастливцу себя возвещает! Сень тополов — храм мудреца; И дерн алтари посвящает: На нем славословит творца! Задумчивой ночи певицей Он к сладкому сну провожден, Он Филомелой с денницей К полезным трудам пробужден! Приметен час утра в долине! Восхищенный духом, он зрит, Как солнце холмов на вершине, Творца провозвестник, горит! При бреге потока, на злаке, Блестящем вечерней росой, Пьет липы душистой во мраке, Дыханье лилеи златой! На кровле соломенной внемлет Порханью любви голубей; Под сладким их говором дремлет Беспечней любимцев царей! С священною думой о тленьи Блуждает вечерней порой В безмолвном усопших селеньи, С настроенной к смерти душой… Зрит мрамор с святым поученьем: «Смерть с духом веселья встречать». Зрит пальму с святым утешеньем, Бессмертья и веры печать!  ………………………… Того серафим в колыбели Небес благодатью повил, Кто с голосом сельской свирели Младенческий клик согласил. Между 1815 и 1818

291. К НАДЕЖДЕ — МОЛОДОЙ, ПРЕЛЕСТНОЙ ДЕВУШКЕ

Нет, рано дней моих светило угасает! Нет, рано рок судил мне чашу скорби пить!.. Надежды лишена, душа моя страдает… Я б мог Надеждой счастлив быть! Печальным странником среди дали безбрежной, Где ж посох наконец могу я преклонить?.. Надежду потеряв, гроб вижу неизбежный! Я б мог Надеждой счастлив быть! Ах! всё, что льстить могло, — в заре моей увяло!.. Знакомых сердцу благ уже не возвратить! Надежды, божества — изгнаннику не стало!.. Я б мог Надеждой счастлив быть! Богатства, и венцы, и блага всей вселенной! Венца души моей вам всем не заменить!.. Надежду потеряв, увяну обольщенный… Я б мог Надеждой счастлив быть! Так, если рок судил мне жертвой быть могилы Безвременно… готов веленье рока чтить!.. Надежду потеряв, души теряю силы… Я б мог Надеждой счастлив быть! Между 1815 и 1818

292. РОМАНС АПОЛОНИЯ

Слышишь голос лебедей — Лоры смертную предтечу! Встань, креста товарищ, встречу Юной спутницы моей. Слышишь, лютня зазвучала: И струны волшебней нет! Лора — бога у зерцала! Лора — горний видит свет! Встань — к одру нам краткий час; И предчувствие — вожатый! О вещун — певец крылатый! О губитель — лютни глас! И с тоскою — руку в руку — К Лоре братия идут; И на праге — с ней разлуку В песнях гроба узнают… ………………………… Мрачен был природы лик, И дубрав пустынный житель, Уклонясь молитв в обитель, Вторил ворон вещий клик… И с природой инок страстный, Сирый сердцем, угасал, И над жертвою несчастной Гробный месяц скоро встал… Между 1815 и 1818

М. А. ДМИТРИЕВ-МАМОНОВ

Граф Матвей Александрович Дмитриев-Мамонов (1790–1863), потомок старинного рода смоленских князей, считал себя по прямой линии происходящим от Рюрика. Род Дмитриевых-Мамоновых утратил богатство и знатность (восстановления княжеского титула Мамоновы добились лишь накануне Февральской революции), но после того, как отец будущего декабриста в течение краткого времени был фаворитом Екатерины II, Мамоновы получили графское достоинство и сделались одной из богатейших семей России.

М. А. Мамонов получил блестящее домашнее образование и быстро продвигался по служебной лестнице. Богатство, родство с министром юстиции поэтом И. И. Дмитриевым, прочные связи в самых высоких сферах петербургской бюрократии и московского барства гарантировали ему блестящую карьеру: семнадцати лет он был камер-юнкером, а двадцати — обер-прокурором шестого (московского) департамента сената.

В то же время М. А. Дмитриев-Мамонов жил напряженной духовной жизнью. Внутренняя неудовлетворенность, поиски истины и общественной деятельности привели его к масонству [295] .

295

Есть основания думать, что определенные черты облика Мамонова этих лет отражены в образе Пьера Безухова.

В 1812 году в зале Московского дворянского собрания Мамонов произнес блистательную патриотическую речь. Текст ее не сохранился, однако в черновиках повести Пушкина «Рославлев» имеется конспективная запись этой, по мнению Пушкина, «бессмертной речи»: «У меня столько-то душ и столько-то миллионов денег. Жертвую отечеству» [296] .Мамонов пожертвовал отечеству все свое огромное состояние и снарядил на свои деньги и из собственных крестьян казачий полк, во главе которого в чине генерал-майора проделал зимнюю кампанию 1812 года, но во время заграничного похода был уволен в отставку.

296

Пушкин, Полн. собр. соч., т. 8, кн. 2, 1940, с. 734.

После окончания Отечественной войны 1812 года М. А. Дмитриев-Мамонов сблизился с М. Орловым, Н. Тургеневым и, видимо, М. Н. Новиковым. Около 1815 года им было организовано конспиративное общество «Орден русских рыцарей» — преддекабристская организация политического характера, в программу которой входил захват власти и широкий план реформ. Неудовлетворенность тактикой «Союза благоденствия», видимо, побудила Мамонова и Орлова наметить план активных действий. Мамонов, запершись в своем подмосковном имении Дубровицы и окружив свое пребывание полной тайной, начал строительство укрепленного лагеря с крепостными стенами и артиллерией на расстоянии менее чем дневного перехода до Москвы. Орлов в то же время пытался получить дивизию в Нижнем Новгороде. О плане похода из Нижнего в Москву говорит также интересная деталь: в укрепленном поместье Мамонова хранились знамя Пожарского и окровавленная рубашка царевича Дмитрия, — конечно, не как музейный реквизит: первое раскрывает план военной кампании, вторая — мысль о ничтожности прав Романовых на престол. Правительству был подан донос. В результате Орлов был отстранен от командования и отдан под суд, а к Мамонову в Дубровицы был прислан шпион, после чего графа арестовали, привезли в Москву и подвергли домашнему аресту в собственном дворце, где он и находился до воцарения Николая I. Следствие по делу Мамонова не было приобщено к главному процессу и велось отдельно. Находясь под домашним арестом, Мамонов отказался присягать Николаю I, после чего он был объявлен сумасшедшим, заключен в задней комнате своего дворца под надзором полицейских агентов и подвергнут принудительному лечению. Вскоре он действительно сошел с ума. Долгие годы он провел не видя никого, кроме шпионов, тюремщиков, запертый в собственном дворце, заботясь о голубях и трогательно воспитывая единственное допущенное к нему лицо — мальчика-идиота из числа его дворовых. Скончался он в 1863 году от несчастного случая [297] .

297

См.: Ю. М. Лотман, М. А. Дмитриев-Мамонов — поэт, публицист и общественный деятель. — «Ученые записки Тартуского гос. университета», вып. 78, Тарту, 1959.

Сочинения Дмитриева-Мамонова, публиковавшиеся в «Друге юношества», никогда не перепечатывались.

293. ОГОНЬ

И видех небо ново и землю нову; первое бо небо и земля первая преидоша. Апокалипсис, глава 21, ст. 1.

Корона и душа вселенной! Сок, кровь и семя вещества! Огонь — в нем тайно сокровенный Тип и дыханье божества! Нечистое, Огонь, ты гложешь, А чистое украсить можешь, И всё собой объемлешь ты! На солнце и в луне сияешь, Из недр земли дождь искр кидаешь, Отец и чадо чистоты. Тобой творится всё в Природе И без тебя ничто же есть; Течешь в мужах из рода в роде, А чрез жену живишь ты персть. Тебя измерить невозможно, Исчислить и хватать не можно, Ты диво мудрых и очес! Огонь — стихия Серафима! Стихия, ангелом любима! Прекрасный первенец небес! Ты воды осенил крылами, Когда лежал на безднах мрак! Ты воздух алыми зарями Венчал, явив свой миру зрак! Парил в хаосе ты покоен, Когда сей мир был не устроен; Ты — ты ему движенье дал! Ты древле сближен был к Аэру. Но, спущенный на дольню сферу, Ты жег, пылал и пожигал. Ты страшен, Огнь, с свинцовым громом, В сгущенных серых облаках На крыльях ветреных несомом, Во пламенных мечах, браздах; Еще страшнее в жерлах медных, В десницах воинов победных; Тогда ты жнешь людей как цвет, Летает смерть перед тобою И острою своей косою, Ударом тмит в глазах их свет. Но ты ж бываешь благотворным И служишь смертным так, как раб; Тогда ты действом чудотворным И мир преобразить не слаб — Ты тело наше в холод греешь, Варишь нам пищу — жизнь в нас сеешь, В кремне сокрытым ты лежишь. Теперь сокрыт ты в зверях, в травах, А явен токмо в жупле, в лавах, В Везувии столпом стоишь! Тебе Халдея и Колхида Курили вечный фимиам, И в храмах светла Озирида Ты сопричислен был богам. У Весты чистой во притворах, У мудрых в тайных их соборах Ты чтишься божеский залог! Тебя любимец муз возносит, К тебе восторг свой он относит И мнит — едва ли ты не бог! Ты чист, прозрачен, ясен, силен, Удобен множиться стократ, В себе самом велик, обилен, Без чуждой примеси богат. Пожары многие таятся В малейшей искре — и плодятся От воли собственной твоей. Ты всем, ты всем, Огонь, владеешь, Ты скиптр над тварями имеешь, Твоя порфира — ткань лучей. Теперь тебя кора скрывает, Кора согнитья обняла! Твой свет внутри теперь сияет, Извне же грубые тела. По всей натуре тьма развилась, И кара силы божьей скрылась, И свет натуры помрачен. Но некогда ты уз лишишься И жрущим в ярости явишься — И победишь и смерть и тлен! Тогда сей мир исчезнет тленный, Как дым кадильный, как мечта, И в мир изящнейший, нетленный Отверзутся тобой врата. Лазурь небес как плащ совьется, Как пыль со стогнов он повьется, Предстанут радужны дуги — Земля как злато расплавленно, И в море стклянно погруженно, И в пурпур звездные круги. Тогда Огонь всю твердь обнимет, Воссядет на зодьяков трон, Существ поверхности проникнет Сафир, смарагд и халкидон; Луна и солнце постыдятся Пред светом сим — и съединятся В одно светило навсегда; Проклятья область упразднится, Открытно — ясно нам явится Натура тайная тогда. Вся тварь тогда возликовствует О Рекшем Слово живота; Взыграет — и восторжествует Субботу света — слепота! Вольется и конец в начало, И всё, что будет и бывало, Рекою в вечность протечет; Проглянет вечности денница, Поглотит числа Единица, И невечерний узрим свет. <1811>