Поэты 1790–1810-х годов

Я

О галлах плачешь ты — я плачу о германцах И переложенных на наш язык британцах. Энциклопедистов судьбина их жалчей. Когда уже к нам вшел чудовище «Атрей» И «Родамист», из всех презреннейший убийца, То сколь их превзошел тот злой чернилопийца, «Фиеску» и «Любовь с коварством» кто убил, Дорогу избранным собою заградил… Дорогу избранным, что, быв уничиженны, Не напечатали труды свои почтенны, Где выражение, объемлемость и вкус Весь выдержали свой священнейший искус, И прелагатель их, быв истый прелагатель, К несчастью, не был лишь лиц глупых истязатель, Чтоб поле удержать достойно за собой… Достоинство себя не выставит трубой. Что скажешь ты еще о бедненьком Мильтоне, В мешке что тащится разносчика на лоне?

Он

О «Генриаде» ты что скажешь, например?

Я

Да что всё на уме лишь у тебя Вольтер? О Клопштоке скажи или о Мендельзоне…

Он

Мне то же говорить о них, что о Язоне: Руно свое в Париж все плыли доставать.

Я

Как, гениев прямых не в Лондоне печать И не в Германии?..

Он

Нет! Хоть зарежь — нет тамо!

Я

Но без пристрастия когда судить лишь прямо…

Он

О ком, скажи ты мне, о ком заговоришь?

Я

Там Фильдинг, Джонсон, Стерн — ужели их не чтишь?

Он

Вот имена людей, погибших в переводе. Но исторический словарь коль на свободе С тобою разверну — соперников им тьма У галлов…

Я

Что весь свет собой свели с ума, Отнявши механизм у наций всех врожденный.

Он

Ну что и немец твой, толико вознесенный? Что Эккартсгаузен — сей гнусный еретик, Что математики теорию постиг? Что Кант твой, что пожар тушить нам запрещает, Пока морщинный лоб час-два не расправляет, Что Шиллинг, коего столь трудно разбирать? И Виланд, «Аристипп» чей всех заставит спать? Коцебу, ставит кой меж смехом нас и горем? Что и британец твой, гордящийся столь морем, Что Стерн его? — С ума сошедший вояжер. Юм — скрадывал порок, описывая двор. Шекспир известен всем — сей каженик могильный, Юнг в уверении, что знаем столь всесильный, Мильтона — уж … довольно восхвалил, А впрочем, счислить всё — моих не хватит сил.

Я

Буффона оправдать премудро мирозданье? Иль Махиавеля морали начертанье? Во лжи не уличишь Левека никакой? Исправный географ из всех Монтескью твой? Нравоучителен Кувре…

Он

Счастливой ночи. Прости.

Я

Доказывать тебе не стало мочи. Желательно, чтоб спесь кто галлов низложил, В литературе их — еще б уничтожил. 20 сентября 1813

ПРИЛОЖЕНИЕ

А. Ф. ВОЕЙКОВ 302. ДОМ СУМАСШЕДШИХ Другие редакции и варианты

РЕДАКЦИЯ 1 (1814–1817)

1

Други милые! Терпенье! Расскажу вам чудный сон. Не игра воображенья, Не случайный призрак он. Нет — но мщенью предыдущий И грядущий с неба глас, К покаянию зовущий И пророческий для нас.

2

Ввечеру, простившись с вами, Я в углу сидел один, И Кутузова стихами Я растапливал камин, Подбавлял из Глинки сору, И твоих, о Мерзляков! Из «Амура» по сю пору Недоконченных стихов.

3

Дым от смеси этой едкой Нос мне сажей закоптил И в награду крепко, крепко И приятно усыпил. Снилось мне, что в Петрограде, Чрез Обухов мост пешком Перешед, спешу к ограде И вступаю в желтый дом.

4

От любови сумасшедших В список бегло я взглянул И твоих проказ прошедших Длинный ряд воспомянул, О Кокошкин! Долг романам И тобою заплачен; Но сказав «прости» обманам, Ты давно уж стал умен.

5

Ах! И я… Но сновиденье Прежде, други, расскажу: Во второе отделенье Я тихонечко вхожу. Тут — один желает трона, А другой — владеть луной, Тут — портрет Наполеона Намалеван как живой.

6

Я поспешными шагами Через залу перешел И увидел над дверями Очень четко: «Сей отдел — Прозаистам и поэтам, Журналистам, авторам, Не по чину, не по летам, Здесь места по нумерам».

7

Двери настежь Надзиратель Отворя мне говорит: «Нумер первый — ваш приятель, Каченовский здесь сидит, Букву „э“ на эшафоте С торжеством и пеньем жжет, Ум его всегда в работе: По крюкам стихи поет,

8

То кавыки созерцает, То обнюхивает гниль, Духу роз предпочитает, То сметает с книжиц пыль И в восторге, восклицая, Набивает ею рот: „Сор славянский, пыль родная! Слаще ты, чем мед и сот!“»

9

Вот на розовой цепочке Спичка Шаликов в слезах, Разрумяненный, в веночке, В ярко-планжевых чулках. Прижимая веник страстно, Кличет граций здешних мест И, мяуча сладострастно, Размазню без масла ест.

10

Номер третий: на лежанке Истый Глинка восседит. Перед ним дух русский в склянке Нераскупорен стоит, Книга кормчая отверста, И уста отворены, Сложены десной два перста, Очи вверх устремлены.

11

«О Расин! Откуда слава? Я тебя, дружок, поймал — Из российского Стоглава Ты „Гафолию“ украл. Чувств возвышенных сиянье, Выражений красота В „Андромахе“ — подражанье „Погребению кота“».