Поэты и цари
Шрифт:
Я вешаю сверкающий алмазный венец на ограду катаевской могилы и беру горсть колева – поминального одесского блюда, состоящего из вареного риса, «засыпанного сахарной пудрой и выложенного лиловыми мармеладками». Шелестит трава забвения. Он не доплыл. Одинокий белый парус «в тумане моря голубом» был грубо атакован социальными ураганами.
«Но парус! Сломали парус! Каюсь, каюсь, каюсь…»
В РОССИИ НИКОГО НЕЛЬЗЯ БУДИТЬ
Первое непоротое поколение русских эмансипированных от вульгарных земных забот дворян, дворян классически образованных, западников не только по убеждению и образу жизни и мыслей, но и зачастую «по месту прописки», то есть по месту учебы и рождения, оказалось бунтарским. Как Муравьевы-Апостолы. Все три мальчика – Ипполит, Сергей, Матвей –
«Но как ни сладок мир подлунный, лежит тревога на челе. Не обещайте деве юной любови вечной на земле». Не хватало свободы (не для себя – для других, для солдат, для крестьян), достоинства и гражданственности в соотечественниках; не хватало римского форума периода братьев Гракхов и афинской агоры, не хватало американской конституции и английской палаты общин. Потом Ключевский будет гадать, в кого они такие уродились, и даже обвинит гувернеров, французских иезуитов. Однако иезуиты и подавно были прагматиками. Не они научили «полагать душу свою за други своя».
Молодые люди этого поколения получили классическое образование. Они были просто нашпигованы римской и греческой историей. А что такое классическая история? «Еще волнуются живые голоса о сладкой вольности гражданства!»
В начале 60-х поэт и диссидентка Наташа Горбаневская, которой «оставила лиру» сама Ахматова, напишет: «Мне хочется встать и выйти на форум». Она и выйдет: 25 августа в 1968 году, в знак протеста против вторжения в Чехословакию, на Лобное место, на Красную площадь. «Демонстрация семи». С лозунгом «За вашу и нашу свободу». Среди декабристов, кстати, была довольно большая группа польских шляхтичей. И они уж сумели донести этот слоган до своих русских коллег. Потому что в Польше свобода была нужна всему шляхетскому сословию. И национальная, и политическая.
Расплата для поляков оказалась особенно ужасной. Среди них было много разжалованных и отданных в солдаты. Их засекли шпицрутенами до смерти. Николай в отличие от Константина гордых поляков, которых так и не удалось приручить, не любил.
Молодая дворянская элита России хорошо усвоила классику. История Эллады была систематизирована вокруг трех китов:
1. Героический жест тираноборцев Гармодия и Аристогитона, пытавшихся убить тирана Гиппия, но преуспевших только с его братом (тоже тираном) Гиппархом. Пытки. Смерть. Бессмертная слава. Причисление к лику богов. Это VI век до н. э.
2. Греко-персидские войны. Маленькая свободная Эллада, союз полисов, разбивает деспотию, сверхдержаву, страну рабов и господ, а триста спартанцев во главе с Леонидом закрывают собой Фермопильский проход, идя на заведомую смерть.
3. Сократ говорит правду толпе, тоже отдает жизнь и смертью своей карает неправое Отечество.
А римская история – это форум, сенат, трибуны и консулы, Кассий и Брут, убившие реформатора и просветителя Цезаря (дабы сохранить свободу, которая на Юлии Цезаре и кончилась), это великая легенда о Муции Сцеволе, добровольно сунувшем ради Рима руку в огонь. Но самая древняя и самая прекрасная легенда Рима – это легенда о юноше Курции, который бросился на коне и в полном вооружении в пропасть, ибо было предсказано, что она закроется, если Рим бросит туда свое лучшее достояние. И пропасть полностью сомкнула края, и Рим был спасен.
Дворянская молодежь, вынеся четкие впечатления из классической литературы, твердо знала: надо пить цикуту, бороться с тиранией и, главное, бросаться в
пропасть во имя Отечества. По-моему, все они, от Никиты Муравьева до Михайлы Лунина, были настроены именно броситься в пропасть. Но то ли жизнь смошенничала по сравнению с легендой, то ли пламенные идеалисты и западники не являются лучшим достоянием России, но пропасть не закрылась; не закрылась до сих пор, хотя сколько уже поколений честно бросаются в гибельную тьму… Декабристы были первым поколением россиян, у которых жажда вестернизации и реформ стала credo, символом веры, безнадежности и любви. Поколение 1812 года, с Бородинского поля шагнувшее в Сибирь, на каторгу, в крепость, впервые осознало, что у них нет ни форума, ни сената. И не будет при их жизни. К тому же многие из них после 1812 года побывали в Европе и там обнаружили те же чаяния и те же проблемы.«Шумели в первый раз германские дубы, Европа плакала в тенетах».
Какое впечатление это могло произвести на юные умы? Германское юношество мечтало о своей свободе и своей государственности (помимо пышной Австро-Венгрии и казарменной Пруссии), Занд убивал Коцебу, а итальянцы тоже мечтали о свободе, тоже были сепаратистами; поэтому они и полюбили Наполеона, что он отбил их у Австрии.
Французов же даже роскошная наполеоновская эпоха с ее литаврами, орденами и победами не отучила от скепсиса и зубоскальства.
Молодые гранды России увидели Европу с ее дворцами, кафе, чистенькими коттеджиками вместо изб, знающими себе цену фермерами и ремесленниками. Европа не была разделена на касты, на «бар» и «мужиков», как традиционалистская Россия. И во Франции, и в Германии, и в Швейцарии тоже были официанты – но не «лакузы», не «шестерки»; были горничные, кухарки, лакеи – но без унижения, без раболепства. И главное, в Европе не было статусных рабов – крепостных крестьян, униженных и оскорбленных. Все декабристы читали Байрона. Он учил не покоряться, бежать от мира и становиться корсарами и Чайльд-Гарольдами, освобождать Венецию от тирании Десяти, как Марино Фальеро, венецианский дож, впутавшийся в восстание против самого себя.
У молодых офицеров было предостаточно свободы, но они чувствовали, как Камю, который скажет в XX веке: «Свобода будет каторгой, пока хотя бы один человек останется рабом на земле».
Молодые аристократы стали учить грамоте своих солдат, обращаться к ним на вы и разошлись по кружкам, где за чашей хорошего пунша, в шелковых и бархатных гостиных, в не самых дешевых кабаках обсуждали «роковые» вопросы, а также спорили на извечные темы «Кто виноват?», «Что делать?» и «С чего начать?».
«И я говорил: „Тираны!“ – и славил зарю свободы, под пламенные тирады мы пили вино, как воду».
О, Галич хорошо понимал декабристов; его поколение «шестидесятников» мыслило почти так же, только не было солдат, которых можно было вывести на площадь, да и охотников до вооруженных восстаний к этому времени в живых уже не осталось.
«Союз благоденствия» не привел бы ни к каким опасным последствиям, если бы его членов император Александр собрал в каком-нибудь зале для игры в мяч и велел им вырабатывать конституцию. Крепостные крестьяне, возможно, могли и подождать, над ними не капало; Россия прокисла и распухла от летаргического сна и тоже никуда не торопилась. Но юные идеалисты из элиты ждать не хотели и не могли. Крестьян надо было освобождать ради них. Но после Парижа, Венского конгресса и Священного союза Александр комитетами и реформами больше не баловался. Молодых мятежников некуда было посадить. Комиссии, комитеты, Сперанский, Чарторыйский – все это кончилось для Александра раз и навсегда. Правда, последней, роковой глупости для тех и против тех, кого он приготовлял к делу свободы, реформы и мятежа, Александр не сделал. Знал он, знал все про «Союз благоденствия», про Северное и Южное общества, про эти тайные общества идеалистов и авантюристов.
(«Лечиться бы им, лечиться! На кислые ездить воды! Они ж по ночам: “Отчизна! Тираны! Заря свободы!”»)
Но не было ни арестов, ни репрессий. Было только частное письмо к Николаю Тургеневу из Северного общества, «просьба христианина», «обращенная к христианину же»: бросить все это. Это так потрясло адресата, что он действительно все бросил и уехал в Париж. Такие письма и дружеские беседы со всеми будущими декабристами могли бы 14 декабря предотвратить. Смелых людей нельзя сломить, нельзя запугать. Их можно победить только великодушием, только добротой.