Поэты «Искры». Том 2

Продолжая активно работать в «Искре», он, кроме того, возобновил в «Деле», выходившем вместо «Русского слова», свой «Дневник Темного человека» под новым названием — «С невского берега» и за новой подписью — «Аноним» (1868–1870). В конце 1860-х — начале 1870-х годов он поместил в «Деле» много других оригинальных и переводных произведений. Минаев сотрудничал также: в конце 1860-х годов в «Неделе», затем в «Маляре» (как карикатурист), в «Пчеле» Микешина, «Вестнике Европы», «Стрекозе», тифлисской «Фаланге» и других журналах. Но ни один журнал не мог предоставить Минаеву-сатирику столь широкого поля деятельности, как прекратившаяся в 1873 г. «Искра» или «Будильник» 1860-х годов. Последний хотя и продолжал выходить, но совсем измельчал, и Минаев лишь изредка помещал в нем свои стихотворения. Этим, равно как и некоторыми особенностями дарования Минаева, объясняется, что в конце 1870-х годов поэт перешел преимущественно к газетной работе; в газетах возможности были шире — фельетон становился непременной принадлежностью каждой большой газеты. В «Биржевых ведомостях», «Молве», «Петербургской газете», «Московском телеграфе» Минаев вел фельетонные обозрения «Чем хата богата» и «На часах (Из памятной книжки отставного майора Михаила Бурбонова)», как и раньше обильно включая в них свои сатиры и эпиграммы. Некоторое время он сотрудничал и в «Новостях» (фельетон «Телефон. Современные мотивы и отголоски» в 1878 г.).

В течение всей своей литературной деятельности Минаев уделял много внимания переводческой работе. Он перевел «Дон-Жуана» и «Чайльд-Гарольда», «Манфреда» и «Каина» Байрона, «Божественную комедию» Данте, «Германию» Гейне, «Дзяды» Мицкевича, стихотворения и пьесы Гюго, произведения Мольера, Барбье, Мюссе, Шелли, Гавличка и многих других.

В 1870-е годы Минаев выступил и как драматург. Но его пьесы «Либерал» (1870) и «Разоренное гнездо» (1874) успеха на сцене не имели, хотя вторая пьеса и была награждена Уваровской премией.

В 1882 г. исполнилось двадцать пять лет литературной деятельности Минаева. В одном из приветственных стихотворений она была охарактеризована следующим образом:

Кто на Руси гроза хлыщей и шалопаев, Судебных болтунов и думских попугаев, Всех званий хищников, лгунов и негодяев, Родных Кит Китычей, безжалостных хозяев, Владельцев лавочек, подвалов и сараев, Плутов, которые, всё честное облаяв, Кадят тугой мошне, пред властию растаяв?.. Кого боятся так и сельский Разуваев, И самобытный сброд Батыев и Мамаев — Грабителей казны и земских караваев, Ханжей, доносчиков, шпионов, разгильдяев?.. Всё он — сатирик наш талантливый — Минаев! [26]

26

«Историч. вестник», 1889, № 9. С. 693.

В последние годы своей жизни Минаев много болел. За два года до смерти он вернулся в Симбирск — «лечиться воздухом родины». Местное «общество» встретило его неприветливо, даже враждебно, не забыв тех сатирических произведений (в первую очередь поэмы начала 1860-х годов «Губернская фотография», ходившей по рукам в многочисленных списках и частично напечатанной), в которых оно было зло высмеяно. Никто не водил с ним знакомства.

Несмотря на болезнь, Минаев продолжал внимательно следить за новыми явлениями в литературе. О К. М. Фофанове он говорил, что тот «при всем своем оригинальном даровании далеко не пойдет, так как тратит слишком много сил и чувства на воспевание чахлой столичной природы и уже и теперь начинает забираться в дебри поэтических сантименталистов» [27] . Зато с большой теплотой поэт отзывался о Короленко и высоко ценил молодого Чехова. Минаев живо интересовался, чем живет подрастающая Россия, что волнует и увлекает ее.

27

Коринфский А. Памяти Д. Д. Минаева//«Казанский бирж. листок». 1889, 19 июля.

Минаев был потрясен смертью Салтыкова. Когда он узнал о ней, с ним случился глубокий обморок, приведший к обострению болезни.

Вскоре после этого, 10 июля 1889 г., умер и сам Минаев.

Один из поклонников его поэзии, в то время симбирский семинарист, рассказывает, как он и два его товарища тайком от начальства наблюдали за похоронной процессией. За гробом Минаева шло всего несколько человек — знакомых, почитателей и нищих [28] .

I

28

Нормов Н. Памятка о Д. Д. Минаеве//«Биржевые ведомости». 1909, 10 июня; см. также статью А. Коринфского «Похороны Д. Д. Минаева» («Казанский бирж. листок». 1889, 18 июля).

156. В АЛЬБОМ РУССКОЙ БАРЫНЕ

Я люблю тебя во всем: …………………………… В бальном, газовом наряде, В море кружев, блонд и роз, В дымной кухне, на эстраде, В цирке, шумном маскараде, В зной и холод и мороз… За клавишами рояля, За тарелкой жирных щей, За романами Феваля, Дома, в людях, меж гостей. В каждом звуке, в каждом взоре, В яркой россыпи речей, В споре важном, милом вздоре О погоде, об узоре, Об игре без козырей. В преферансе, танце, пляске, В драке с девкой крепостной, В море слез, в потоках ласки, В сарафане и повязке — Ты всесильна надо мной. <1859>

157. МОНОЛОГ ХУДОЖНИКА В ДРАМЕ «ДЖУЛИАНО БЕРТИНИ, ИЛИ ТЕРНОВЫЙ ВЕНОК ГЕНИЯ»

Я весь в жару, как в первый день признанья Души моей натянутые струны Готовы вдруг одним певучим хором Ответить небесам мелодиею звуков. Чело горит, струится в жилах пламень, Я чувствую приливы вдохновенья Во имя чистого великого искусства!.. Искусство! (Падает на колени.) Весь я твой — и ты мое, искусство! Вот здесь, в груди, божественная искра Горит огнем небесного веленья, Тревожит, жжет меня, и я, небес избранник, Весь трепещу под чарой вдохновенья. (Быстро встает и начинает импровизировать.) Я расторгнул жизни путы, Вдохновенный без границ. В те великие минуты, Люди, люди-лилипуты, Предо мной падите ниц. На колени! песнопений, Для грядущих поколений, Я пролью за звуком звук. Вы — толпа, я — светлый гений, Я — рожден для вдохновений, Вы — для мелких бед и мук. Для детей погибших мира Я пою, — смиряет лира Горе, скорби и печаль. С именами Гете, Данта Имя нового гиганта Люди впишут на скрижаль. Душно, душно!.. мир мне тесен… (Срывает с себя галстук и сюртук.) Муза, муза! лиру мне! Нужно звуков, рифм мне, песен — Я горю, я весь в огне… (Обессиленный и облитый холодным потом, опускается на ковер поддерживаемый музой.) <1860>

158. БАЛ

Залит бал волнами света; Благовонием нагрета, Зала млеет, как букет. Упоительно-небрежно, Зажигательно-мятежно Ноет скрипка и кларнет. В вихре звуков, в море жара, С сладострастием угара В вальс скользит за парой пара, Опьянения полна, В ураган огнепалящий, Душу пламенем мутящий, Волканически летящий, Грудь взрывающий до дна. Вот она, царица бала: Раздраженная смычком, Быстро сбросив покрывало, В танце бешеном летала, Припадя ко мне плечом. Кудри змеями сбегали, Волновались, трепетали И, играя предо мной, По щекам меня хлестали Ароматною волной. Мы неслись — мелькали люди, Ряд колонн и ряд гостей, Фермуары, плечи, груди, Лампы, люстры, блеск свечей, Косы, жемчуг, бриллианты, Дымки, кружева, атлас, Банты, франты, аксельбанты И алмаз горящих глаз. Мы неслись — кружилась зала, Я дрожал, как кровный конь, Весь был жар я, весь огонь, В жилах лава пробегала, И корсет ей прожигала Воспаленная ладонь. <1860>

159. ЧУВСТВО ГРЕКА

Мы на ложах сидели пурпурных В благодатной тени сикоморы; Ароматы курилися в урнах, И гремели певучие хоры. И Эллады живые напевы, Как вино, нашу кровь разжигали, На коврах ионийские девы С негой южною нас щекотали. Целовала меня Навзикая, На груди волновался гиматий, И, устами к устам приникая, Ожидала ответных объятий; Но ни ласка, ни песня, ни шутка Мне немилы от девы Эллады: Мальчик розовый — дивный малютка Привлекал мои жадные взгляды; Я внимал, как лились, не смолкая, Его песни согласные звуки, И рыдала вдали Навзикая, Опустив свои смуглые руки. <1860>

160. ПРОСЕЛКОМ

Раз проселочной дорогою Ехал я — передо мной Брел с котомкою убогою Мужичок как лунь седой. На ногах лаптишки смятые, Весь с заплатками армяк. Верно, доля небогатая Тебе выпала, бедняк! Подпираясь палкой длинною — Путь-то, верно, был далек,— Брел он с песней заунывною. «Дядя, сядь на облучок!» Сел старик. Седую бороду Только гладит. «Ты куда?» — «Пробираюсь, барин, к городу, Ждут оброка господа, Крепко староста наказывал… Вот бреду, болит спина…» И, склонившись, мне рассказывал Свою повесть старина. «Погоди, дед! С тяжкой болию Ты не ляжешь умирать, На отчизну божьей волею Сходит мир и благодать; После лет долготерпения, Бесконечного труда, Под лучами просвещения Смолкнет лютая нужда. От его превосходительства Слышал я, — а он мне зять,— Что теперь само правительство Будет слабых защищать». В мужике сердечный пламень я Этой речью оживил, И старик честное знаменье С благочестьем сотворил. <1860>

161. ГРОЗНЫЙ АКТ

У редактора газеты, Злой противницы движенья, Собрались друзья по зову Для совета в воскресенье. Уж давно редактор смелый И сотрудники газеты Встречу юного прогресса Слали грозные ответы; Уж давно они где можно Порицали дружным хором Наше время, век растленный — И проклятьем и позором Всё клеймили; в их «Беседе» Дон-Кихоты тьмы кромешной Проповедовали с жаром Аскетизма путь безгрешный, Дух терпенья и молчанья… Но теории прекрасной Тех новейших публицистов Не внимал наш век ужасный. И к редактору «Беседы» Приглашенные собратья Собрались, чтобы услышать Акт торжественный проклятья, Акт проклятья громогласный Окаянному прогрессу, Людям нового развитья — Всем служащим века бесу. Собралося заседанье И внимало с умиленьем, Как редактор, жрец премудрый, Им читал акт отлученья. Волоса назад отбросив, Став с приличной сану позой, Начал он, сверкнув очами, Распаленными угрозой: «Силой правды и закона, Силой истин всемогущих Всех, науки и прогресса Власть открыто признающих, Мы клянем и к мукам вечным Абирона и Дафона Обрекаем их для казни, Горьких мук, и слез, и стона. Мы клянем их именами Ксенофонта и Фаддея, И отныне и вовеки Проклинаем, не жалея: Всюду, где б их ни застали, Дома, в клубе, в балагане, За пером, смычком иль кистью, В министерстве, в ресторане, Спящих, бодрствующих, пьющих, Трапезующих, cacando [29] , Недугующих, плененных, Чуть живых… flebotomando [30] . Проклинаем во всех членах, В сердце, чреве и глазницах, В волосах, ногтях и жилах, В бакенбардах и ресницах… Всюду их найдет проклятье И предаст в жилище беса: Так клянем детей мы блудных Окаянного прогресса…» И собратья с дружным плеском «Так и будет» повторили, И все подписью формальной Акт проклятья закрепили. 1860

29

От лат. cacare — какать. — Ред.

30

Изнемогающих от кровопускания (лат.). — Ред.