Поезд из тупика

В шкафу напротив стоял сонм посуды, образцов минералов, пирамиды из электромагнитных катушек, оптические приспособления, весы, разумеется, без намека на разновесы, именуемые среди пролетариев гирями.

У окна торчали из стен громоздкие вытяжные шкафы со стеклянными дверцами закрашенными синей краской. Под вытяжкой стояли баночки с реактивами, заспиртованные пресмыкающиеся, отдельные органы млекопитающих и даже эмбрион человека.

Осмотревшись, я присел на исцарапанный стул, и уставился в металлические люстры, выбеленные извёсткой. Из стены позади меня слышался противный писк крыланов, мнящих себя хозяевами построек возводимых снобами людьми.

Переведя дух, и немного освоившись, я прошёлся по кабинету. С портретов мне подмигивали давно умершие ученые, навеки оставившие след в науке. Прямо как в ставшей известной на весь мир сказке об очкарике-маге так и не сумевшем, вопреки своему могуществу, избавить себя от близорукости. А вот отправить в мир теней мага от одного имени, которого дрожали даже мастодонты магического мира, он таки сумел. Так и хочется сказать – неисповедимы пути волшебников, темны и непонятны они для примитивного мира маглов, давно научившихся процедуре коррекция зрения.

Учительский стол походил на пианино – в верхней части скрывались блоки раритетной системы управления кабинетом естественной истории. Некогда эта комната жила механической жизнью, а нынче застыла осколком на смене эонов, между принудительным слиняем и принудительным размежеванием с последующими закономерными последствиями.

От размышлений меня отвлек скрип отворившейся входной двери. Ко мне пожаловал первый гость этакий разведчик педколлектива школы…

Глава III

Мумия и фараон

Стоп повтор!

Крот роет

Новые туннели.

Слепой для толпы

Он незрячим

Укажет пути.

В одиночестве

Рыхля почву себя

Он сторонится

Бытия большинства.

Стоп повтор…

К.Ф.

Притворив мелодично цепляющую пол дверь, в кабинет вошел мужчина лет сорока. Подтянутый и задумчивый незнакомец был облачен в синий пиджак, коричневые брюки, и красную рубашку без воротника. На ногах соперничая по яркости с бриллиантами, играли неугомонными солнечными зайчиками начищенные туфли. Окинув кабинет цепким, проницательным взглядом мужчина, заложив руки за спину поинтересовался:

– Так значит это вы наш новый учитель естественной истории?

– Здравствуйте, да, я только после универа.

– Добрый день, – он крепко пожал мне руку, – А я преподаю здесь литературу и риторику. Ну что вы готовы к первому году?

– Так ведь уже полгода прошло? – Сказал я, имея в виду, что позади добрая часть второго триместра, потому как учёба моя закончилась лишь к зиме. Что поделать, неисповедимы пути чинуш образовательных, решивших, что лишние полгода в универе добавят выпускникам ума-разума и будут они еще достойней трудится на благо загибающегося от произвола депутан хозяйства, отравленного миазмами глупости, размножающейся на почве жадности.

– Вы не поняли, – он сдержанно улыбнулся, – я имею в виду ваш первый рабочий год. Неважно когда он начинается тридцать второго августа или тридцатого февраля. Поверьте, если вы выдержите его, то прикипите к школе надолго и будете формировать как заправский мастер, учеников далеких от хозяйственных стандартов, задуманных продажными депутанами. Только глупые преподаватели формируют заготовки, сходящие с конвейера образования не отклоняясь от порочного плана спущенного нам гниющей головой. – Его голос был таким звучным, а дикция такой чёткой, словно принадлежали известному актеру.

– Посудите сами, молодой человек, благодаря искренне любящим детей коллегам, ученикам с каждых годом отрезают хвосты. Да, да хвосты. И, наконец, после отчисления из тринадцатого цеха, они станут хоть чуток дальше от хвостатых предков. Поймав мой недоуменный взгляд, он продолжил. – А что они, люди, делают для подтверждения статуса разумности? Ничего! – Проведя по волосам слегка испачканной мелом ладонью, он прислонился к стене, – А что они, люди, – «люди» он произносил с неким презрением, – сделали, чтобы доказать, что они хуже животных, породивших их? Всё! Леденец хотите? – Словно, по мановению волшебной палочки, у него в руке появилось два леденца – с ароматом барбариса и ароматом ментола.

Обдумывая слова учителя литературы и риторики, я не сразу угостился. Возвратившись к реальности из потемок лабиринтов раздумий, я взял барбарисовую конфету, и мой новый знакомый загадочно улыбнулся.

– Кстати, молодой человек, а вы знаете, что раньше были времена, когда учились 10 лет? – Он не съел ментоловую конфету, а положил ее в нагрудный карман пиджака.

– Знаю, а теперь уже до 13 лет дошли. Боюсь, мои дети будут, лет пятнадцать учится.

– Главное обосновать новую серию сериала абсурда, который у нас громко называют политической жизнью хозяйства. Ладно, у меня уроки, я думаю, мы еще поговорим с вами на разные темы, да, кстати, меня зовут Константин Федорович. Он пожал мне руку и убежал, перед этим бросив в урну два свернутых плотными комками листка ежедневника, доселе покоящихся в левом кармане пиджака. Комки бумаги улеглись в урне с компактностью шаров мороженного в вафельном стакане.

В Константине Фёдоровиче меня поразили редкое в наше время отсутствие шаблонных фраз, искренность и в тоже время сдержанность. Поглощенный новой порцией раздумий, я развернул конфету, уронив фантик мимо урны. Возвращая мусор на положенное место, я нечаянно бросил взгляд на верхний комок листа ежедневника.

Меня удивило слово «дегражданство», которое угадывалось в искаженных свернутой бумагой буквах. Я уже слышал, его только не помню где. Уклоняясь от зубов урны, я извлёк на-гора выброшенные записи Константина Федоровича. Урна недовольно захрапела, лишившись законной порции целлюлозы. Развернув листики, я прочел текст, написанный мелким почерком, где буквы были одна в одну, словно отобранные золушкой. Казалось, обычный человек не может иметь столь идеальный почерк.

«Взрослые потешаются над детьми, старательно сооружающими хрупкие, далекие от золотого сечения конструкции. Занятие, поглощающие ребёнка с головой, старшие клеймят "детской забавой". Да вот беда, взрослые отнюдь не чураются заниматься подобным, строя неимоверной высоты воздушные замки у алтаря серьезности, целуя стопы бога амбиций. И вот здесь мы подходим к огромной пропасти, разделяющей динамичный, полный фантасмагорий мир детей и пропахший затхлостью, навеки застывший бесформенным слитком, покрытым изрядным слоем ритуальной мишуры, миром выросших детей…

При мысли об этом снисходительное отношение к младшему поколению разбивается как чашка, нечаянно выскользнувшая из объятий холеных пальцев на мраморный пол…».

Вот уж прав был Руслан Ярославович, описывая дегражданство как чрезвычайно редкое явление…

На втором листе поверх многократно вытертых карандашом надписей было написано:

«Высокий рейтинг популярности сериалов всевозможных жанров можно отчасти объяснить одиночеством, захлестнувшим всех и каждого.