Поездка на марсельском пароходе

______________

* С той лишь разницей, сударыня, что мы не столь здоровы, как наши соседи (фр.).

Все время до обеда, то есть до четырех часов, прошло довольно скучно; погода видимо портилась, море сердилось, и качка усилилась до того, что ходить становилось трудно.

Пробежав путевой лист капитана, я узнал, что бельгийца зовут Эльгемейном, что румяный господин - отставной поручик Стивицкий, а товарищ его - полковник граф Шелахвич. Последнему оказывал наш капитан особенное уважение: он не только уступал ему шаг вперед, но даже хватался за картуз, когда граф начинал с ним говорить. Шелахвич с первого взгляда чрезвычайно мне понравился; отсутствие всяких претензий, простота не только в речах, но в самых движениях выказывали в графе порядочного человека. Он был непринужденно учтив со всеми, разговаривал охотно обо всем, позволял себе изредка замечания и даже противоречия, которые, однако ж, никогда не имели целию оскорбить рассказчика. За обедом в общей каюте румяный господин и бельгиец завладели Карлоттою Гризи, которую почти насильно усадили между собою. Я сел рядом с капитаном; полковник поместился возле меня, испанец оградил себя двумя пустыми стульями и ел очень много, не обращая ни малейшего внимания на остальное общество. Бельгиец и поручик поочередно накладывали кушанье на тарелку танцовщицы, угощали ее винами, фруктами и делали ей такие глаза, от которых, вероятно, несчастной Гризи становилось тошно. Не дождавшись конца обеда, она поспешно встала и побежала на палубу, оба кавалера бросились за нею вслед, что заставило капитана расхохотаться во все горло, а испанца горделиво повернуть голову и презрительно улыбнуться.

– Что вы об этом скажете, граф?
– спросил капитан у полковника.

– О чем?

– О любезности этих господ.

– Я, право, не заметил, - ответил тот, продолжая есть преспокойно: новое доказательство уменья жить.

Капитан понял неловкость вопроса и, запив его стаканом портвейна, переменил разговор.

– А знаете ли, полковник, - продолжал капитан, - что каждый раз, когда я ем рыбу, я вспоминаю о вас.

– Неужели вы нашли сходство между нами, капитан?
– спросил граф, смеясь.

– Как сходство, какое сходство? Разве я мог сказать подобный вздор!

– Вы сказали, что рыба напоминает вам меня.

– Да в каком смысле, - подхватил капитан, - я припоминаю приятеля вашего, адмирала Дюмон-Дюрвиля.

– Ну, теперь я покоен, потому что адмирал, по крайней мере, нимало не походил на этот род животных.

– Полноте, полноте, граф, - воскликнул капитан, - вы очень хорошо знаете, что дело не в сходстве, а в выстреле.

– Да, да, я начинаю припоминать. Какая же у вас память, капитан; и стоит ли говорить об этом вздоре?

– Хорош вздор, прошу покорно!

– А что такое?
– спросил я у капитана, - если только вопрос мой не нескромен.

– А вот я вам расскажу.

– Право, не стоит, - перебил полковник, - удачный выстрел, вот и все.

– Положим, а я все-таки расскажу.
– Капитан вытер рукавом губы и обратился ко мне всем туловищем.

– В двадцатых годах, - начал капитан, - я перешел во французскую службу и находился на военном фрегате, который имел честь перевозить адмирала из Орана в Тулон. В свите адмирала был полковник (капитан указал на графа). Вот в одно утро матросы заметили, что за рулем крадется акула: дурной знак для моряков. Правда, в наш век подобным пустякам не верят порядочные люди; но, сами посудите, есть ли возможность вбить в матросскую голову, что акула то же, что собака или другой голодный зверь, которому нужна пожива и больше ничего. Матросы задумались и стали перешептываться. Я был на вахте в то утро и при рапорте доложил адмиралу, что так и так. Адмирал оставил завтрак и в сопровождении всех офицеров взошел на палубу. Как нарочно, погода была тихая, море спокойное, и фрегат едва двигался вперед. "Брось ей что-нибудь", - сказал адмирал, и в тот же миг принесли из кухни несколько кусков мяса; первый кусок испугал животное, которое приостановилось было, но вскоре перевернулось вверх брюхом и, проглотя мясо, быстро догнало фрегат; второй кусочек был проглочен еще скорее, а третий и четвертый до того разлакомили чудовище, что оно без церемоний только что не хваталось за руль. "Есть ли возможность отделаться от этого драгоценного сообщества?" - спросил вполголоса адмирал у капитана фрегата. "Никакой, - отвечал капитан, - иначе я употребил бы на то все средства". Адмирал задумался и потом обратился к полковнику.

– Какая память, какая память, - проговорил, улыбаясь, граф.

– Да, память недурна; но слушайте, - продолжал капитан.
– На просьбу адмирала - подарить ему акулу, полковник слегка поклонился и приказал принести штуцер. Общее любопытство дошло до высочайшей степени. Пока граф заряжал ружье и осматривал курок, офицеры тревожно перешептывались между собою; большая часть пожимала плечами, другие улыбались с видом сомнения, а я, признаюсь вам, препросто утверждал, что полковник берется не за свое дело и что ни за какие сокровища не желал бы я находиться в его смешном положении. Но штуцер был заряжен, и полковник подошел к заднему борту; он стал всматриваться в животное, и мы едва переводили дух. "Бросьте ей что-нибудь, - сказал спокойно граф, - и, ежели можно, на веревке". Приказание его было выполнено в точности; половина барана, привязанная к тонкой бечевке, упала в море, и акула перевернулась; но в тот миг, когда пасть ее разинулась и готова была проглотить лакомый кусочек, мы дернули за бечевку, и баран отскочил вперед. Акула несколько минут следовала за приманкою, потом вдруг наддала ходу и снова перевернулась. "Дерните", сказал полковник, и в тот миг, как обманутое животное, перевернувшись, обнажило голову, выстрел раздался. Все мы превратились в зрение; никто не дышал. Животное свернулось в кольцо и нырнуло, оставя круг на поверхности моря. "Ну что?

– спросил адмирал, - попал ли?" - "Полагаю", - отвечал граф, отдавая ружье. "Но чтоб убить чудовище, нужно пробить ему перемычку глаз", заметил адмирал. "Знаю", - отвечал граф так же спокойно и так же утвердительно, как бы сказал вам "здравствуйте!". "Кровь, кровь!" - закричал вначале один из адъютантов адмирала. "Кровь!" - повторили все без исключения, и не понимаю, как я не перескочил за борт. Адмирал приказал спустить в море шлюпку и сам в сопровождении графа и нескольких офицеров - а в том числе и меня - сел в нее, и мы стали грести по направлению кровяного пятна.

– Славная минута, - заметил как бы нехотя граф.

– Я думаю, что славная, - прибавил капитан, - потому что едва мы наехали на место казни, как из глубины моря показалось беловатое, довольно длинное пятно; пятно это обрисовалось явственно, а чрез минуту издыхающее животное всплыло на поверхность воды. Разумеется, рукоплескания целого экипажа, громкое виват отвечали нашему крику, и чудовище с перебитою перемычкою между глаз приняли с восторгом на борт адмиральского фрегата.

– Что же тут необыкновенного: удачный выстрел и больше ничего, повторил полковник, стараясь уклониться от комплимента, который был уже на конце моего языка.

– Если б смерть акулы была простая удача, то не стоило бы и говорить о ней; но, не отказавшись стрелять в присутствии многочисленного общества совершенно посторонних людей и адмирала, вы выказали такую уверенность, которая должна бы была уничтожить вас в общем мнении, если б уверенность эта не оправдалась самым делом, - заметил я.

– Следовательно, вы полагаете, что можно быть уверенным в выстреле? спросил полковник, обращаясь ко мне.

– До этой минуты я был далек от подобного предположения.

– И вы были совершенно правы; допустив твердость руки, привычку к оружию и частое упражнение, нельзя не взять в соображение качку судна, с которого вы стреляете, а главное, и что всего важнее - отблеск цели и подвижность ее; из этого всего вы видите ясно, что выстрел мой был только удачен, а решившись стрелять, я исполнил желание покойного адмирала, которого любил и уважал от всего сердца.

Граф глубоко вздохнул и, пройдясь несколько раз по кают-компании, поспешно вышел вон.

– Сгрустнулось ему, - сказал капитан, смотря ему вслед, - и, кажется, я глупо сделал, напомнив об адмирале.

– А скажите мне, капитан, вы коротко знаете графа?

– Я много слышал о нем; впрочем, я знаю его с давнего времени столько, сколько может знать проезжего кондуктор дилижанса. Храбрость, хладнокровие и благородство полковника вошли в пословицу в тех странах, где он служил.

– А где именно?
– спросил я.

– Везде, где дрались и была опасность. Нет войны, полковник ищет четвероногих неприятелей, конечно, не кроликов, но врагов повыше и потолще, а главное - посердитее.

– Однако выйдемте-ка на палубу; скоро смеркнется, а море шалит не на шутку, - и капитан помог мне вскарабкаться на лестницу, которая беспрерывно ускользала у меня из-под ног: так сильна становилась качка.

Во время нашего отсутствия все остальное общество перешло с верхней палубы на нижнюю и расположилось на скамьях вокруг трубы: в этом месте, то есть на самой средине парохода, движение судна было менее чувствительно. Может быть, я ошибался, но мне показалось, что взор прекрасной Карлотты прояснился при появлении новых лиц; не знаю, что именно причиняло эту перемену - радость ли видеть капитана, моя ли особа или случай отдохнуть от приторных любезностей румяного господина и бельгийца, который, несмотря на всю прелесть своего восточного костюма, дрожал всем телом от холода и начинал уже говорить как-то несвязно. Гризи пригласила нас присоединиться к ее кружку и даже отодвинулась от бельгийца, чтоб дать место капитану, но тот извинился и прошел далее; а я поблагодарил за приглашение и подсел к полковнику, который страх как начинал интересовать меня.

– Venes a notre secours, monsieur*, - сказала Карлотта, обратясь ко мне, - нам очень скучно, и, к моему несчастию, ночь на пароходе - значит ночь без сна.

______________

* Придите к нам на помощь, мсье (фр.).

– Благодарим вас за комплимент, сударыня, - возразил румяный господин.

– О! не сердитесь на меня, ради бога! мы некоторым образом принадлежим морю в эту минуту; а вы знаете, что откровенность - добродетель моряков.

– В таком случае благодарим не за комплимент, а за откровенность, подхватил обиженный бельгиец.