Поэзия и проза Древнего Востока

Насколько я видел, пахарь беды

и сеятель зол пожнут посев.

От дуновенья Божья сгинут они,

истают от дыханья гнева Его.

Глас льва, и рычащего зык,

и зубы львят исчезнут;

и погиб без добычи ярый лев,

и рассеяны отродья львицы.

И прокралось слово ко мне -

лишь отзвук до уха дошел -

при раздумьях от видений, в ночи,

когда сон людей бывает глубок;

схватил меня страх, и дрожь 

кости мои сотрясла,

и овеял лицо мое дух, 

и дыбом поднялись власы.

И стал пред очами зрак,-

не распознать вида его,-

лишь повеяло, и слышу слова?

«Человек ли пред Богом прав,

перед Творцом своим чист ли муж?

Вот, не верит Он и Слугам Своим,

и в Ангелах обличает порок.

Что сказать о тех, чей дом

из глины и стоит на пыли?

Их раздавят, как моль,

к вечеру их рассекут,

они сгинут – не приметит никто.

Исторгается у шатра их червь,

и не в мудрости умирают они».

Глава 5

Взывай же! Кто даст ответ?

Кого из Святых призовешь?

Так, глупца убивает гнев,

и неискусного губит пыл.

Я видел: возрастал глупец,

но вдруг иссохла пажить его;

нет счастья его сынам,

у врат их бьют, не поможет никто,

и жатву их алчный пожрал,

и снопы их бедность берет,

скудость съедает добро.

Не из праха растет беда,

и не из почвы восстает скорбь;

но рожден человек страдать,

как искры – возлетать ввысь [870] .

Но я бы к Силе Божьей воззвал

и Богу вверил бы дело мое,

Творящему скрытое от ума

и дивные без меры дела,

Дающему дождь на лицо земли,

Посылающему воды на лицо полей,

Возвышающему тех, кто пал -

и спасаются те, кто скорбят,-

Разрушающему умысел хитрецов,

так что руки их затеянного не совершат,

Уловляющему лукавцев в их же сеть,-

870

В подлиннике «сыны Рэшэфа». Рэшэф– древнее ханаанейское олицетворение огня, пламени, жара, а потому и того «жара», который бывает у больного человека, и постольку – вообще мора и поветрия. В нашем переводе принято истолкование древних таргумов и Ибн-Эзры: «сыны Рэшэфа», то есть сыны огня – метафора понятия «искры». Другая интерпретация, отразившаяся в «Септуагинте», требует переводить «птицы»

и умысел мудрых посрамлен:

среди бела дня найдет на них мрак,

и в полдень собьются они с пути;

Бог избавляет от меча, и от лжи,

и от рук насильников того, кто нищ,-

и немощному надежда есть,

и злоба затворяет свои уста.

Так,

блажен, кого обличит Бог,

и наказанья от Крепкого [871] не отвергай!

Ибо Он уязвит, и Он исцелит,

Он бьет, и врачуют руки Его.

В шести бедах спасет тебя,

и в седьмой не коснется тебя зло;

871

Здесь и ниже старославянским эпитетом «Крепкий» (в приложении к богу и в значении «сильный» – ср. «Святый Боже, Святый Крепкий...») передано характерное для «Книги Иова» очень древнее и очень загадочное имя бога «Шаддай», по-видимому, этимологически связанное с идеей всесокрушающей мощи. Традиционный перевод «Всемогущий» предполагает абстрактно-догматический уровень мышления о боге, чуждый ветхозаветной архаике

в голод избавит от смерти тебя

и на войне – от силы меча.

От злого языка будешь укрыт,

не убоишься прихода нужды.

Нужде и гладу посмеешься ты,

и зверя земли не страшись:

ибо с камнями поля у тебя союз,

и зверь поля в мире с тобой.

И узнаешь, что дом твой цел,

оглядишь двор твой – и ущерба ни в чем,

и узнаешь, что обильно потомство твое,

и отпрыски твои, как трава земли.

Созрев до конца, сойдешь ты в гроб,

как сноп, что собран во время свое.

Ибо вот,

мы это испытали, и верно все;

услышь и ты и заметь для себя!»

Глава 6

И ответил Иов, и сказал:

«Если бы взвесить скорбь мою

и боль мою положить на весы!

Тяжелее она, чем песок морей;

оттого и дики слова мои!

Ибо стрелы Крепкого настигли меня,

и дух мой ядом их напоен,

и ужасы Божьи мне грозят.

Ревет ли дикий осел на траве,

и мычит ли бык над кормом своим,

и пресное ли без соли едят,

и есть ли вкус в белке яйца?

Да, чем гнушается душа моя,

то дано мне в тошную пищу мою!

О, когда бы сбылась просьба моя

и надежду мою исполнил Бог!

Соизволил бы Он сокрушить меня,

простер бы руку Свою сразить меня!

Тогда была бы отрада мне,

и я веселился бы средь муки злой!

Ибо слов Святого не предал я.

Что моя сила, чтоб терпеть и ждать,

и что моя цель, чтобы длить жизнь?

Разве твердость камней – твердость моя

и разве из меди плоть моя?

Не ушла ли помощь моя от меня

и разве осталась опора мне?

Кто друга своего не жалеет в беде,

тот оставляет пред Крепким страх.

Ненадежны братья мои, как поток

и как вешние воды, что скоро сойдут.

Ручьи мутнеют от талого льда

и принимают в себя снег,-

но в летнее время пропадают они

и в жару исчезают с лица земли.

Люди отходят от пути своего,

заходят в пустыню и гибнут там:

караваны из Темы ищут ручей,

путники из Савы уповают на него,

но посрамлены они в надежде своей,

приходят на место и терпят стыд.

Вот что стали вы для меня!

Увидели ужас, и страх вас взял.

Что я, прошу: «Дайте мне,

и заплатите за меня от ваших щедрот»?

Говорю ли: «Вырвите из рук врага,

из рук злодеев искупите меня»?

Вы наставьте меня, и я замолчу;

и в чем я неправ, скажите мне!

Разве обидит правдивая речь?

Но что укоризна одного из вас?

Думаете ли словами вершить суд,

а слова отчаявшегося – ничто?

Вы мечете жребий о сироте,

и друга своего продаете вы.

Ныне соизвольте вглядеться в меня:

что же, лгу ли я вам в лицо?

Отступитесь, да не будет зла,

отступитесь же – ведь я прав!

Разве на языке моем ложь,

не распознаёт худого моя гортань?

Глава 7

Не повинность ли несет человек на земле,

и не срок ли наемника – срок его?

Как раб, что изнывает по тени ночной,