Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект

Отделение предлога от на переносе, а также предлога до в следующей строке настойчиво утверждается еще и такими сильными средствами, как ненормативные знаки препинания: каждый из предлогов помещен между тире и двоеточием, мотивирующими (усиливающими) грамматический соллецизм, а следовательно, и трансформацию (адъективацию —?) предлогов.

Контекстуальное совмещение пространственного значения предлога до со значением его омонима — названия ноты — находим в «Поэме Лестницы»:

Гамма приступов От подвала — до Крыши — грохают! (…) Гамма запахов От подвала — до Крыши — стряпают! Ре-ми-фа-соль-си — Гамма запахов! Затыкай носы! (И., 542–543).

Емкая развернутая метафора построена на том, что физическое пространство, организуемое в помещении лестницей, интерпретируется как инструмент, издающий не только звуки, но и запахи, а сама лестница представлена как клавиатура или нотная запись гаммы. В цитированных строках функционально значима омонимия названий нот и продуктов (фасоль, соль). Ряд ре-ми-фа-соль-си начат предлогом до, но прерван строфическим переносом и промежуточной строкой — в результате перенос оказался двойным: завершающий первую строку предлог стал элементом сразу двух сочетаний: до крыши и до-ре-ми-фа-соль-си.

Омонимия производных предлогов и производящих частей речи определяется их разной синтаксической сочетаемостью при общей семантике. Марина Цветаева показывает мотивированность производного предлога, как бы прослеживая в пределах стихотворного контекста историю и условия возникновения такого предлога. При этом позиция переноса и выявляет промежуточный этап изменения:

Есть пробелы в памяти, — бельма На глазах: семь покрывал. Я не помню тебя отдельно. Вместо черт — белый провал. (…) Ты как круг, полный и цельный: Цельный вихрь, полный столбняк. Я не помню тебя отдельно От любви. Равенства знак (И., 449–450).

В другом контексте — стихотворении «С этой горы, как с крыши…» можно видеть обратное движение — от предлога к наречию:

С этой горы, как с крыши Мира, где в небо спуск. Друг, я люблю тебя свыше Мер — и чувств. (…) Нет, из прохладной ниши Дева, воздевши длань… Друг, я люблю тебя свыше. Слышь — и — встань (И., 254).

Смысл предлога свыше в начале стихотворения представлен как негативный в плане обыденного сознания, оценивающего факт отступления от нормы — превышение чувства меры. Однако уже в первой строфе почти все слова обнаруживают какой-либо языковый сдвиг: крыша оказывается крышей мира, небо ниже горы, спуск. — не вниз, а вверх, слова из фразеологизма чувство меры понимаются слишком буквально и при этом перетолковываются так, что чувству меры противополагается чувство безмерности; множественное число слова мера лишает это слово того эталонного значения, которое оно имеет в составе фразеологизма. В этом контексте, где почти все значимые слова употреблены «не в том смысле», который они имеют в языке, предлог свыше, акцентированный переносом, обнаруживает грамматический сдвиг в сторону наречия и семантический сдвиг в сторону положительной модальности. Превращение предлога в наречие полностью реализуется в последней строфе стихотворения, и смысл этого наречия представлен как позитивный в плане духовного постижения чрезмерности, данной высшими силами, возвышающей и приближающей к абсолюту. Такая семантика наречия обнаруживается в строфе, насыщенной и даже перенасыщенной высокой лексикой (Дева, воздевши длань…), и само наречие включается в этот ряд.

Синкретизм категорий лица и числа

В русском языке есть грамматические формы, синкретичные не только генетически или потенциально, но и по своему статусу в современном языке. Так, например, безличные формы глагола совмещают в себе бессубъектность действия и единственное число, а неопределенно-личные формы — наличие субъекта, неизвестного или безразличного для речи, и множественное число. Синкретизм категорий лица и числа и противопоставленность безличных форм неопределенно-личным выполняют важную роль в выражении авторской позиции М. Цветаевой в цикле «Стихи к Чехии».

Смысловая противопоставленность этих грамматических форм заключается в том, что с помощью неопределенно-личных предложений выражаются только проявления человеческой деятельности, а безличные предложения выражают действия стихийных сил (Пешковский, 1938, 318).

В этом цикле, имеющем два адресата и в соответствии с ними две темы (тему Чехословакии и тему Германии), безличные предложения регулярно и последовательно связаны с темой Чехословакии, а неопределенно-личные — с темой Германии. Свойственная безличным формам семантика природной естественности, обусловленной, по концепции цикла, божьей волей, резко противопоставлена семантике произвольного действия. В первом стихотворении цикла «Полон и просторен…», занимающем в книге две страницы, нет ни одного подлежащего-существительного со значением лица. Обилие номинативных и неполных предложений является фоном для односоставных предложений с безличными и неопределенно-личными формами глаголов и для пассивных конструкций:

На поле и в школе — Глянь — какие всходы! Триста лет неволи, Двадцать лет свободы. Подтвердите ж, гости Чешские, все вместе: Сеялось — всей горстью, Строилось — всей честью. Два десятилетья (Да и то не целых!) Как нигде на свете Думалось и пелось. (…) В селах — счастье ткалось Красным, синим, пестрым. Что с тобою сталось, Чешский лев двухвостый? (И., 325).

Неопределенно-личные формы появляются при первом же упоминании о Германии:

На орлиных скалах Как орел рассевшись — Что с тобою сталось, Край мой, рай мой чешский? Горы — откололи, Оттянули — воды… …Триста лет неволи, Двадцать лет свободы (И., 325).

Подобные формы становятся далее стилистической доминантой, организующей стихотворение «Взяли…»:

Брали — скоро и брали — щедро: Взяли горы и взяли недра, Взяли уголь и взяли сталь, И свинец у нас, и хрусталь (И., 335).

В четырех строфах этого стихотворения слово взяли употреблено 20 раз, а субъект действия в контексте стихотворения ни разу не назван. Такой мощный повтор актуализирует не только лексическое значение слова, но и его принципиально значимую грамматическую форму.

В русском языке выразительность неопределенно-личной формы глаголов, несущей значение обезличенности, нивелировки субъекта действия, усилена тем, что эта форма выступает всегда во множественном числе. Для М. Цветаевой синкретизм неопределенности лица и множественности оказывается очень важным.

Небольшой сдвиг в согласовании форм глаголов множественного числа с подлежащим — местоимением единственного числа в конструкциях, личных по форме, но очень близких к безличным по смыслу, показывает, что Цветаева придает форме множественного числа особое значение:

Прокляты — кто заняли Тот смиренный рай С зайцами и ланями, С перьями фазаньими… Трекляты — кто продали, — Ввек не прощены! — Вековую родину Всех, — кто без страны! (И., 327).

Формально глаголы заняли и продали, находящиеся в двусоставных предложениях, не могут считаться неопределенно-личными. Но подлежащее кто при отсутствии его согласования со сказуемым подвержено сдвигу в направлении от союзного слова к союзу — и без того ослабленная семантика местоимения становится еще слабее. Эта десемантизация, а также положение причастий множественного числа в начале предложений, до указания на субъект, по грамматическому значению сближают глаголы и причастия с формами неопределенно-личных глаголов. Согласование семантически ослабленного подлежащего с глаголами не по грамматической форме, а по смыслу собирательной нерасчлененной множественности создает очень незначительное отклонение от нормы современного литературного языка — отклонение, ощутимое лишь в той степени, в которой оно вызывает актуализацию формы. Такое согласование было нормой в древнерусском языке, и сейчас оно в ряде случаев возможно.