Поэзия Серебряного века (Сборник)

Георгий Адамович

(1892–1972)

Георгий Викторович Адамович – поэт и литературный критик, входил в созданный акмеистами “Цех поэтов”. Его стихи отмечены легко узнаваемыми чертами акмеистической поэтики. Лирика Адамовича стремится к классической завершенности формы, но в ней, элегичной по своему характеру, всегда остается момент недосказанности. Критики отмечали “особенную зоркость к обыденной жизни”, свойственную поэту. Однако “зрительные образы” не являются для Адамовича самоцелью, для него важнее поиск эмоционально-напряженного содержания.

После революции Адамович участвовал в деятельности третьего “Цеха поэтов”, сотрудничал как критик в его альманахах. В 1923 г. он покинул Россию и поселился в Париже, где активно выступал во многих печатных изданиях, приобрел репутацию ведущего критика русского зарубежья. Стихов он писал мало, тем не менее, именно ему эмигрантская поэзия обязана появлением так называемой “парижской ноты” – предельно искреннего выражения душевной боли, “правды без прикрас”.

* * *

День был ранний и молочно-парный.

Ин. Анненский

Так тихо поезд подошел, Пыхтя, к облезлому вокзалу, Так грустно сердце вспоминало Весь этот лес и частокол. Все то же. Дождик поутру, Поломанные георгины, Лохмотья мокрой парусины Всё бьются, бьются на ветру, А на цепи собака воет, И выбегает на шоссе… Здесь, правда, позабыли все, Что было небо голубое. Лишь помнит разоренный дом, Как смерть по комнатам ходила, Как черный поп взмахнул кадилом Над полинявшим серебром. И сосны помнят. И скрипят, Совсем, как и тогда скрипели, — Ведь к ночи ранние метели Уж снегом заметали сад. (1916)

* * *

Опять, опять, лишь реки дождевые Польются по широкому стеклу, Я под дождем бредущую Россию Все тише и тревожнее люблю. Как мало нас, что пятна эти знают, Чахоточные на твоей щеке, Что гордым посохом не называют Костыль в уже слабеющей руке. (1916)

* * *

Вот всё, что помню: мосты и камни, Улыбка наглая у фонаря… И здесь забитые кем-то ставни. Дожди, безмолвие и заря. Брожу… Что будет со мной, не знаю, Но мысли, – но мысли только одни. Кукушка, грустно на ветке качаясь, Считает гостю редкому дни. И дни бессчетны. Пятнадцать, сорок, Иль бесконечность? Все равно. Не птице серой понять, как скоро Ветхий корабль идет на дно. (1915)

* * *

Георгию Иванову

Но, правда, жить и помнить скучно! И падающие года, Как дождик, серый и беззвучный, Не очаруют никогда. Летит стрела… Огни, любови, Глухие отплески весла, Вот, – ручеек холодной крови, И раненая умерла. Так. Близок час, – и свет прощальный Прольет вечерняя заря. И к “берегам отчизны дальней” Мой челн отпустят якоря. (1916)

* * *

Звенели, пели. Грязное сукно, И свечи тают. “Ваша тройка бита. Позвольте красненькую. За напиток Не беспокойтесь”. И опять вино, И снова звон. Ложится синий дым. Все тонет – золото, окно и люди, И белый снег. По улицам ночным Пойдем, мой друг, и этот дом забудем. И мы выходим. Только я один, И ветер воет, пароходы вторят. Нет, я не Байрон, и не арлекин, Что делать мне с тобою, сердце-море? Пойдем, пойдем… Ни денег, ни вина. Ты видишь небо, и метель, и трубы? Ты Музу видишь, и уже она Оледеневшие целует губы. 1916

Воробьевы горы

Звенит гармоника. Летят качели. “Не шей мне, матерь, красный сарафан”. Я не хочу вина. И так я пьян. Я песню слушаю под тенью ели. Я вижу город в голубой купели, Там белый Кремль – замоскворецкий стан, Дым, колокольни, стены, царь-Иван, Да розы и чахотка на панели. Мне грустно, друг. Поговори со мной. В твоей России холодно весной, Твоя лазурь стирается и вянет. Лежит Москва. И смертная печаль Здесь семечки лущит, да песню тянет, И плечи кутает в цветную шаль. 1917

По Марсову полю [118]

Сияла ночь. Не будем вспоминать Звезды, любви, – всего, что прежде было. Пылали дымные костры, и гладь Пустого поля искрилась и стыла. Сияла ночь. Налево над рекой Остановился мост ракетой белой. О чем нам говорить? Пойдем со мной, По рюмке коньяку, да и за дело. Сияла ночь. А может быть, и день, И, может быть, февраль был лучше мая, И заметенная, в снегу, сирень, Быть может, шелестела, расцветая, Но было холодно. И лик луны Насмешливо смотрел и хмурил брови. “Я вас любил… И как я ждал весны, И роз, и утешений, и любови!” Ночь холодней и тише при луне. “Я вас любил. Любовь еще, быть может…” – Несчастный друг! Поверьте мне, Вам только пистолет поможет. 1918

118

Марсово поле—площадь в Санкт-Петербурге. Название получила в начале XIX в., став местом военных парадов.

* * *

Когда, в предсмертной нежности слабея, Как стон плывущей головы, Умолкнет голос бедного Орфея На голубых волнах Невы, Когда, открывшись италийским далям, Все небо станет голубеть, И девять Муз под траурным вуалем Придут на набережной петь, Там, за рекой, пройдя свою дорогу И робко стоя у ворот, Там, на суде, – что я отвечу Богу, Когда настанет мой черед? 1919

* * *

По широким мостам… Но ведь мы все равно не успеем, Эта вьюга мешает, ведь мы заблудились в пути. По безлюдным мостам, по широким и черным аллеям Добежать хоть к рассвету, и остановить, и спасти. Просыпаясь дымит и вздыхает тревожно столица. Рестораны распахнуты. Стынет дыханье в груди. Отчего мне так страшно? Иль, может быть, все это снится, Ничего нет в прошедшем, и нет ничего впереди? Море близко. Светает. Шаги уже меряют где-то, Но как скошены ноги, я больше бежать не могу. О, еще б хоть минуту! И щелкнул курок пистолета, Все погибло, все кончено… Видишь ты, – кровь на снегу. Тишина. Тишина. Поднимается солнце. Ни слова. Тридцать градусов холода. Тускло сияет гранит. И под черным вуалем у гроба стоит Гончарова, Улыбается жалко и вдаль равнодушно глядит. 1921

* * *

Ни с кем не говори. Не пей вина. Оставь свой дом. Оставь жену и брата. Оставь людей. Твоя душа должна Почувствовать – к былому нет возврата. Былое надо разлюбить. Потом Настанет время разлюбить природу, И быть все безразличней, – день за днем, Неделю за неделей, год от году. И медленно умрут твои мечты. И будет тьма кругом. И в жизни новой Отчетливо тогда увидишь ты Крест деревянный и венок терновый. (1923)