Поглощенные Грешники

Я останавливаюсь в фойе и смотрю вверх по лестнице. Рори стоит на самом верху, с собакой в одной руке и свертком пушистой ткани в другой.

— Угадай что? Я купила нам плед-толстовки! Смотри! — она опускает Мэгги на землю и протягивает что-то безразмерное. — У них есть карманы! Я могу посадить Мэгги в свой, а ты к себе можешь положить закуски, — она замолкает, наблюдая, как ее собака спускается по лестнице и поднимается на лапы по моим ногам. — Или ты можешь взять Мэгги. Она любит, когда ты чешешь ей за ушком.

— Извини, сестренка, наши дни перекусов и просмотра сериала закончились, — наклонившись, чтобы взъерошить кудри собаки, я одариваю Рори извиняющейся улыбкой. — Я возвращаюсь к работе и снова ем брокколи на пару с курицей.

Она хмурится, пробегает взглядом по складке моих брюк, как будто только сейчас заметила, что я не в трениках и уродливых носках. Ее замешательство перерастает в восторг.

— Пенни вернулась?

В моем горле образовывается ком при звуке ее имени.

— Нет.

— Тогда почему, во имя святого фламинго, ты в костюме?

— Что?

Она смотрит на меня так, будто надеется, что я загорюсь посреди фойе.

— Я посмотрела с тобой три сезона «Настоящие домохозяйки Беверли-Хиллз», позволяла есть мои вкусные закуски, разрешала гладить Мэгги. Неужели ты думаешь, что делала это, чтобы помочь тебе забыть Пенни?

Я недоверчиво качаю головой.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Это потому, что ты идиот. Как только ты явился у нас на пороге, я сказала Анджело, что хочу, чтобы ты ушел. Но потом увидела, как ты смотришь один и тот же футбольный матч на повторе, и поняла, что у тебя переходной этап. Ну, знаешь, тот, который наступает после решения, что ты не можешь быть с ней, но перед тем, когда понимаешь, что не можешь жить без нее?

Она скрещивает руки, с усмешкой глядя на мой костюм.

— Единственная причина, по которой ты должен быть хорошо одет и покидать этот дом, заключается в том, что осознал это. И теперь мчишься в аэропорт, чтобы помешать ей сесть на самолет. Или, не знаю, бежишь в церковь, чтобы помешать ей выйти замуж за другого мужчину.

Мои глаза сужаются.

— Пенни выходит замуж?

Рори ударяет себя ладонью по лбу.

— Боже, Раф. Этим утром ты действительно испытываешь мое терпение. Ты что, никогда не смотрел романтические фильмы? Если вернешься на работу, это не будет твоим долго и счастливо. Ты пропустил несколько шагов. Такие как, осознать, что, несмотря ни на что, у тебя все получится, а потом сделать громкое драматическое признание в любви. Только тогда ты будешь счастлив до конца своих дней, — она делает паузу, прежде чем добавить: — С Пенни.

Я горько усмехаюсь.

— Извини, что расстраиваю тебя, но жизнь совсем не такая, как в кино.

Ее взгляд скользит по моему плечу, и я внезапно осознаю присутствие моего брата в дверном проеме позади меня.

— А вот и такая, — тихо говорит она.

Я провожу пальцем по булавке воротника. В одном она права: возвращение на работу — не мое долго и счастливо, но в конце концов, я и не был предназначен для подобного. И ни один романтический фильм не рассказывает о мужчинах, которые влюбляются в девушек, разрушающих их жизни, даже не пытаясь.

Я вздергиваю подбородок, встречая ее пристальный взгляд натянутой, лишенной юмора улыбкой.

— Тогда, думаю, тебе повезло.

Прежде чем пробить кулаком стену, я поворачиваюсь и выхожу на подъездную дорожку. Небо такое же мрачное, как и мое настроение, а ветер такой же холодный, как мое сердце.

Ленивые шаги Анджело хрустят по гравию позади меня.

— Сначала мне нужно завезти кое-какие документы в порт, так что мы поедем на разных машинах, — его внимание переключается на мой сжатый кулак. — Только не съезжай сейчас со скалы, ладно?

— Тебе лучше надеяться, что я этого не сделаю, брат. Без меня ты никогда не сможешь разобраться в сомнительных контрактах Тора.

Несмотря на январский иней, ползущий по лобовому стеклу, я выезжаю с территории с опущенными всеми четырьмя стеклами, отчасти потому, что запах Пенни все еще просачивается сквозь стенки моей машины, а отчасти потому, что я надеюсь, что резкий ветер вобьет в меня немного здравого смысла.

Больше никакой, чёртовой хандры. Я сказал Анджело, что вернулся, и теперь мне просто нужно убедить себя, что это серьезно. Вцепившись в руль, заставляю себя сосредоточиться на том, что ждет нас в Бухте. Я не шутил насчет сомнительных контрактов Тора. Мои юридические документы могут быть запутанными, но его — просто одна большая, жирная лазейка, предназначенная для того, чтобы сбить с толку любого, кто достаточно глуп, чтобы расписаться на пунктирной линии.

Вчера он согласился передать нам сорок девять процентов Бухты, но я знаю, что при свете дня он спишет это на сотрясение мозга, а затем сунет под нос какие-то условия, с миллионом пунктов, позволяющих избежать ответственности.

Слабый разряд энергии пробегает по моему телу. Это именно то, что мне нужно, с головой уйти в бизнес. Раздражающие встречи, электронные таблицы, планы более масштабных и качественных мероприятий. Все, что заставит исчезнуть воспоминания о рыжих волосах и глубоких голубых глазах.

Поездка проходит без происшествий, за исключением того момента, когда я замечаю девушку с медными волосами, идущую по улице, и резко торможу. Или когда мои пальцы дергаются, чтобы подключить телефон к Bluetooth в машине, потому что прослушивание звонков Пенни за рулем в одиночестве стало привычным делом.

Даже если бы я сдался и открыл почтовый ящик Анонимных грешников, я знаю, что там для меня не было бы ничего нового. Я одержимо проверял, и, что неудивительно, она не звонила на линию с тех пор, как я сказал ей, что она принадлежит мне.

Когда моя машина поднимается на холм к церкви, знакомый Харлей мигает мне из-под ивы. Нахмурившись, я смотрю на седаны в зеркало заднего вида и притормаживаю.

Какого хрена Габ здесь делает?

Я чувствую себя скверно, подходя к старому зданию, как будто собираюсь найти что-то мрачное и порочное за его тяжелыми дверями. Наверное, именно поэтому я вынимаю пистолет из-за пояса, когда вхожу внутрь.

Пыль вздымается, танцуя в небольших лучах света, проникающих сквозь заколоченные окна. Глазам требуется несколько мгновений, чтобы привыкнуть к полумраку и разглядеть внушительный силуэт, сидящий на передней скамье.

Мои шаги эхом отражаются от сводчатого потолка, когда я иду по нему, но Габ не оборачивается.

Я сажусь на противоположный конец скамьи, поднимаю взгляд на Деву Марию, судящую нас с высоты алтаря.

— Ты полный мудак. Ты это знаешь?

Никакого ответа не следует.

Я напряженно выдыхаю, проводя ладонью по ране на животе. Она уже почти не болит, и физический шрам будет не больше длины ногтя большого пальца. Но душевный шрам от удара Данте, из всех возможных, блять, идиотов, самый большой и грубый.