Погоня

И тут, независимо от того, напишет он портрет современного торгаша или не напишет, Игоря Петровича охватывает сладкое чувство свободы.

— Я напишу моим домашним письмо — уехал! Уехал, чтобы выйти из творческого тупика.

— Правильно. И не вздумай извиняться. Это они тебя обидели — и потому ты уехал.

— Светик, а штемпель?

— У тебя нет дружков в Зауралье или в Сибири?

— У меня нигде нет дружков.

— Зато у меня их там навалом. Напишешь письмо моей подружке Гале Шориной — конверт в конверт, понял?.. А Галя перешлет твоей жене. Только не вздумай писать им часто. Одно-единственное письмо. Пусть поволнуются.

Игорь Петрович тут же берет лист бумаги и трясущейся похмельной рукой наскоро набрасывает текст.

Утро. И наконец-то солнце после полосы дождей.

— Ищи! — гневно кричит Светик в трубку. — Ищи! Должен найти.

Костька лепечет:

— Я вспомнил, что их зовут Виля и Валя, муж и жена.

— Виля и Валя — какая прелесть!

— Светик, в первых пяти цифрах телефона я уверен. Но не перебирать же мне все остальные цифры подряд?

— Почему?.. Сиди и перебирай. Запомни: пока не найдешь, где икона, я с тебя не слезу.

Светик бросает трубку. Утро. Светик принимает душ. Одевается. Затем она подходит к спящему и кричит в ухо:

— Эй, писателишка, пора вставать!

Игорь Петрович спит.

— Творец, так твою бабушку, подъем!

Но тут звонок в дверь, и Светик идет открывать, — это Фин-Ляляев. Он с сумкой.

— Есть товар? — весело спрашивает Светик.

— Есть.

Старый Фин-Ляляев усаживается и неторопливо вынимает из сумки туфли. И три пары джинсов. И еще свитер. Товар хороший.

— Запрашивай за джинсы побольше. Это ведь, Светик, для тебя интересно — излишки твои.

— Ясно.

— Но и не зарывайся в цене…

Фин-Ляляев вдруг чует, что в той комнате (в квартире две комнаты) кто-то есть. Тонкие ноздри старого спекулянта зашевелились. Фин-Ляляев говорит негромко, но с укором:

— Светлана, в доме, мне кажется, мужчина…

— Да, — соглашается Светик, — и мне так кажется.

— Ты, девочка, с места в галоп. Уже завела мужика?

— Разве нельзя?

— Можно, но… — И Фин-Ляляев заводит свою обычную песню об осторожности и о милиции. И о морали тоже — о том, что женщина должна как-никак себя блюсти. От Светика он этого не ожидал — он даже сообщает ей доверительным шепотом, что сам он в трезвом виде не изменял своей жене никогда. Ни разу.

Светик успокаивает:

— Это не случайный мужик. Это мой мужик. Он будет помогать мне в комиссионке…

— А кто он?

— Да так. Бездельник. — И Светик добавляет, чтобы совсем успокоить: — Идемте глянем на него. Будете знать его в лицо. Хочешь не хочешь, вам иногда придется общаться.

Творец спит.

— Познакомьтесь, — улыбается Светик. И двигает творца острым кулачком в бок. Тот тут же садится.

— А?.. Что?.. Зачем? — вскрикивает он. Нервная натура.

Светик говорит ему:

— Сиди спокойно. И подай руку. Знакомься.

Старый Фин-Ляляев церемонно произносит: «Здравствуйте, молодой человек», — после чего начинает важничать, впадая в роль крупного спекулянта на закате жизни — матерого, умного, отца родного для начинающих.

— Будем, стало быть, вместе трудиться, молодой человек?

Игорь Петрович кое-как приходит в себя.

— Да, — отвечает он тихо, — попробую.

— А кем работаете?

— Бездельник он, — перебивает Светик. — Бездельник. Из тех недоношенных, что торчат в Москве на каждом углу… Вообразил себя интеллигентом. Писателем!

Игорь Петрович от неожиданного хамства пошел красными пятнами. Но молчит. Он сидит в постели голый по пояс, прикрыв нижнюю половину простыней. Ему не по себе.

— Кофе бы выпить, Светик, — говорит он.

— Вот именно, — подхватывает Светик с оттенком приказа. — Вставай. И свари-ка мне кофе.

Фин-Ляляев важно скрепляет:

— И мне.

Они вновь говорят о ценах — они продолжают отдельный свой разговор. С начинающим спекулянтом не принято церемониться. Прозаик встает и кое-как натягивает брюки. Глядит на мир сусликом. «С-собаки», — думает он.

— Он у меня молодец, — хвалит Светик. — Сходить, принести, сбегать в магазин — все умеет. Прекрасно варит кофе.

— А как у него с головой? — спрашивает Фин-Ляляев.

— Так себе… Но исполнителен.

Пьют кофе на кухне. Фин-Ляляев, прежде чем уйти, вновь поучает:

— Главное, дети, умейте выкручиваться. Ни в коем случае меня не называйте — в лицо, мол, помню, а знать не знаю…

— Вот, — говорит Светик. — Виля и Валя Тонкоструновы. Какая изысканная фамилия, а? — Она показывает Игорю Петровичу бумажку. — Видишь — это их адресок.

— Мы полезем за иконой в квартиру? — Прозаик холодеет.

— А ты умеешь?

— Нет.

— Я тоже. Обойдемся без воровства.

Глава 3

Вечером (они, как обычно, сидят у телевизора) Тонкострунов говорит жене:

— Я познакомился с женщиной, когда ехал на работу. Довольно милая женщина.

— Работает рядом с вами?

— Возможно… Мы вместе ехали. Скучно трястись в автобусе — вот и поболтали.

Валя Тонкострунова тоже вспомнила своего сегодняшнего случайного попутчика, но рассказать ей нечего — моложавый мужчина лет тридцати пяти молчал и смотрел на Валю долгим печальным взглядом.

— Скучаю я по Сережке, — говорит Валя.

Муж кивает, делая звук телевизора чуть потише:

— И я скучаю.

Тонкоструновы сравнительно молодая пара. Сережка — их семилетний сын. Папа и мама много работают, и, чтобы им было полегче, несколько дней среди недели Сережка живет у бабушки. А бабушка — на другом конце города.

На следующий день (опять в автобусе) попутчица вновь ведет с Тонкоструновым долгий разговор — молодая женщина, по-видимому, не слишком счастлива в жизни. И наивна. Она верит в некое родство душ. Она мило и так забавно настаивает на том, что найти родственную душу в наш торопящийся и бурный век невозможно. Она непосредственна. Она словоохотлива. Вечером (у телевизора) Тонкострунов уже не докладывает жене о разговоре с попутчицей. Он только вдруг замечает: