Пограничная тишина

— Ну и срамотища же, ховай боже! На всю Европу!

— Мы воспитатели. Нас тоже не должен миновать горячий утюжок, — в заключение сказал майор.

XIV

До вечерней поверки оставалось еще полчаса. Из ставней казармы к березкам пробивались струйки света. Высокую металлическую вышку мягко окутывали сумерки. В спальню вошел дежурный по заставе рядовой Лукьянчик и нагнулся к своей тумбочке. Вокруг стояли в ряд аккуратно заправленные кровати с белевшими в изголовьях подушками. В углу, около кровати Галашкина, и на красных модерновых табуретках заседал солдатский «военный совет». Обычно все его «пленарные» и прочие заседания происходили или в сушилке, или на веранде, а сегодня, по случаю сапожного ЧП, были перенесены сюда.

Сержант Гриша Галашкин сидел в центре, глубоко вздыхая, часто нагибался и поглаживал босые ступни ног. Товарищи ему сочувствовали и активно давали советы, как обратить его сильно пострадавшие сапоги в их изначальный вид.

— Надо взять подсолнечное масло, понимаешь, сержант, — по-белорусски, твердо нажимая на окончания слов, говорил Володя Ицынков. Речь его была, как обычно, быстра и напоминала скороговорку.

— Лучше уж сливочное, — вставил рядовой Гончар.

— Полно тебе, Василий. Не ковыряй! Я дело говорю. Чуешь, сержант, постное масло! Добре их промазать, крепенько размять, потом зробить такие, понимаешь, рогульки...

— Какие еще рогульки? — уныло спрашивал Григорий.

— А чтобы растянуть холявы. Яще надо сыскать яку-нибудь железяку...

— А зачем железяка? — спросил Мельник, тоже крайне заинтересованный в обратной модернизации своих сапог.

— А чтобы за ушки привязать веревочку — мутузочек такий — и подвесить груз, щоб холявы классно назад оттягнулись. Понял?

— Вон отцепи от челябинца, що полосу правит, один или пару траков, — снова ехидно посоветовал Гончар.

— Ты, Гриша, не слухай этого баламута Ваську, а позычь у шоферов якую-мабуть негодную запчасть и оттягнешь за милую душу!

— Оттягнешь... смазать... Щоб они пропали, те гармошки и тот, кто их придумал. Майор так смазал по мозгам, аж за ухами свербит... — Мельник поскреб в потылице, обращаясь к Ицынкову, спросил: — А ты, Володька, що зробыв со своими?

— Мои пока на распарке. Уж я-то не так зроблю, как вы, дурни. Такие сборю гармошечки, будь ласка! — заверил Володька и тут же начал объяснять придуманную им технологию. — Весь класс в том, як сушить...

— Брось ты это дело, пока не поздно, — проговорил Мельник. — Майор увидит, будет тебе класс.

— Так вы ж свои загубили! А я две недели ломаю башку, як мне сделать самым наилучшим образом. Разве сапоги можно мариновать в сушилке? Это принудительное для кожи явление. Сушить надо постепенно и на солнышке, дурни вы этакие!

— Поймает старшина, даст тебе солнышко, — снова пытался урезонить друга Мельник.

— А вы знаете, хлопцы, что требует старшина? — вмешался Лукьянчик. При ярком свете на нежном, девичьем лице дежурного дрожала рыжая россыпь веснушек.

— Что требует старшина? — спросил Галашкин.

— Наказания за порчу имущества и не хочет давать заменки. — Голубые прямо-таки невинные глазки Лукьянчика загадочно посмеивались. Трудно было поверить, что владелец этих ласковых глаз скоро выкинет с гармошками такой номер, о котором долго будут вспоминать на заставе и передавать от пополнения к пополнению. Недаром сегодня по долгу службы дежурного он часто заходил в канцелярию и, ожидая приказаний, чутко, как заяц, прислушивался к каждому слову начальства.

— Так и сказал старшина? — переспросил Галашкин.

— Да. Так и сказал.

— От же усач! — вздохнул Мельник. — Но а майор що?

— Майор сказал, что пусть обратно распаривают и утюжат, а нет, хай щеголяют в чем есть...

— Вот так, пляши и смейся... — Мельник оглядел задранные носы своих сапог, нагнулся и попытался поднять, расправить голенища. Чувствуя, что заскорузлая кожа не поддается, сокрушенно покачал головой. — А старшой, значит, крови жаждет...

— А знаете, други, что я придумал? — вдруг заговорил Гончар. Голос его раскатился в молодом задорном смехе. — Ой же будет номер!

— И что ты такое мог придумать? — спросил Ицынков.

— Надо смастерить гармошки самому старшине. О, то была б забава!

Кто-то сдержанно хихикнул, но тут же смех замер. Все насторожились.

— Перестань языком трепать. — Галашкин смял кулаком подушку и перебросил ее с места на место. В нем, по сути, никогда не угасало чувство сержантского долга. Болтовня Гончара ему была неприятна.

— О таких вещах, мой дружок, говорят на канале, на Черной Ганьче, когда в воду ныряют, — не проговорил, а с протяжной многозначительностью пропел Лукьянчик и предупредил Мельника, что ему пора собираться на службу.

— Знаю, — буркнул Михаил и притопнул изувеченным сапогом. — Взглянув на Гончара, добавил: — А хотел бы я побачить ту потеху...

— Ты еще не успокоился? — спросил его Лумисте.

— Точно, пляши и смейся, — признался Мельник.

XV

На всех последующих допросах свою причастность к переходу границы Карпюкович категорически отрицал. В его сумке ничего компрометирующего тоже найдено не было. Мальчиков Юстаса и Пятраса он признал; не отрицал, что ребята подвезли его на велосипеде, что он их угостил шоколадом. На вопрос, где был куплен шоколад, ответил, что выменял в поезде на вяленую рыбу у белоруса, который недавно гостил в Польше у родственников. На запрос пришел ответ с Севера. Отдел кадров лескомбината подтверждал, что гражданин Карпюкович действительно работал механиком, но несколько лет тому назад уволился по собственному желанию.

— Где вы находились остальное время? — спросил следователь.

— Работал в разных местах. — Изодас назвал еще несколько мест. Из двух пришли ответы, что действительно он работал, но очень короткое время. Очевидного разрыва в рабочем стаже Карпюкович не мог объяснить, начинал нервничать, дерзил следствию, писал прокурору жалобы и требовал освобождения. У следствия не оставалось никаких сомнений, что он прибыл с сопредельной стороны, но не хватало прямых доказательств, чтобы уличить нарушителя границы и выяснить цель перехода.

Для уточнения всех данных командование решило связаться с польскими пограничниками. В Польшу срочно выехал начальник отряда полковник Михайлов. По телефону Алексей Иванович договорился с командованием польских пограничных войск, что встреча состоится в районе, где была расположена Беловежская застава, начальником которой был майор Алексей Григоренко. За короткий срок он вывел заставу в передовые.

Полковник часто наезжал в Беловежу, пристально интересовался не только делами заставы. Здесь находился пропускной пункт, через который родственники ходили друг к другу в гости. Часть людей во время установления новой границы осталась жить в Польше, другие — в Белоруссии. Семьи не хотели бросать своих насиженных мест, где родились. С той и другой стороны были построена специальные домики с верандами, где гости могли отдохнуть и оформить свои пропуска. Для начальника заставы это была немалая дополнительная нагрузка. Были в этой работе и свои приятные стороны — часто приходилось встречаться с офицерами польских пограничных войск и дружески обмениваться сувенирами. Иногда Григоренко приглашал поручиков, сопровождающих до домика своих сограждан, на хорошую русскую уху, которая изготовлялась его женой Галей тут же, в домике. Полковник Михайлов, разумеется, знал об этих гостеваниях, ничего предосудительного в них не находил, но считал своим долгом напомнить майору Григоренко, чтобы во время таких товарищеских встреч не было никаких излишеств. Сегодня по пути в Польшу он решил завернуть на пропускной пункт. В этот день граждане той и другой стороны после приятной встречи в веселом настроении возвращались по домам. Возле веранды, ниже крупных, собранных из красного стекла букв — СССР, на скамеечке сидели двое подвыпивших граждан, у одного из них во рту была большая цигарка, другой держал в руках еще новенький хомут с гужами и супонью.