Погребенный кинжал

— Калгаро велел мне разыскать тебя, — наконец сказал легионер. — Мы оба согласились, что, если кого–то на борту «Терминус Эст» и можно расспросить о корабле начистоту, так это Хунду Скорвалла.

Жестокосердный снова рассмеялся.

— Расспросить о корабле… или его командире? Я уверен, что вы больше хотите знать о намерениях Тифона, чем о его корабле!

— Да, это правда, — Цуррик пошатнулся и тяжело прислонился к ограждению. — Во имя клинка, почему здесь так адски жарко?

— О чем ты? — ветеран проверил свой тепловой сканер, но атмосферные показатели были в пределах нормы.

Цуррик тем временем продолжал говорить.

— Ты находился под командованием Тифона с тех пор, как он взял свой раздробленный флот и отправился в странствие… У Калгаро есть вопросы о том, что произошло за то время, пока Первый капитан отсутствовал, и немногие заслуживают нашего доверия, если быть… — он запнулся, словно потеряв нить разговора. — Если быть откровенным. Ты в их числе.

— Я мало что могу вам сказать, — признался ветеран, пытаясь сдвинуть свое тяжелое тело в предохранительных креплениях, удерживающих его на месте. — Тифону я был не слишком нужен. Думаю, он держал меня здесь, потому что понял, что я считаю его выскочкой. Я знал его с самого начала, Рахиб, так же, как и тебя. До того, как вас приняли в Легион…

Он затих. Хотя все, что осталось от его тела, было погребено в пласталевом гробу в глубине мощного кибернетического механизма «Контемптора», Жестокосердный все еще оставался больше человеком, нежели машиной. Поэтому он ощутил укол беспокойства, когда изучил био-сигналы Цуррика. Кожа молодого воина была красноватой, покрыта маслянистым потом, и ветеран сразу же узнал характерные черты того, что внутренние имплантаты легионера работают на пределе своих возможностей. Даже на таком расстоянии он мог сказать, что преомнор Цуррика, оолитовая почка и орган Ларрамана были заняты борьбой с чем–то внутри него.

— Парень, — резко сказал он, когда внимание Цуррика уплыло куда–то вдаль. — Ты ранен? — на субканале вокс-связи Жестокосердный уже передавал приоритетный запрос апотекарию. — Из–за чего тебя так покоробило?

— Я… я не знаю, — Цуррик обхватил свои перчатки, медленно стащил их и со звоном уронил металлические рукавицы на палубу. — Эта усталость… пришла ко мне внезапно. Когда я спускался вниз… на нижние палубы, чтобы найти тебя, — легионер сделал шаг и заколебался, а затем резко согнулся пополам, как будто его ударили в живот.

— Проклятье! — беспокойство Жестокосердного пересилило его приличия, и он разломал крепления, поднимаясь, чтобы приблизиться к Гвардейцу Смерти. — Рахиб, посмотри на меня.

— Я… — Цуррик попытался поднять голову, но тут воина пронзила такая сильная вспышка боли, что он был вынужден замолчать. Он напрягся и поперхнулся. Зловещие, жидкие выделения текли из его открытого рта, и внезапно Цуррика вырвало струей вязкой черной желчи прямо на палубу. Он вскрикнул в дикой агонии и упал на колени, прежде чем его снова вырвало, а сгорбленное тело воина сотряслось в неконтролируемых спазмах.

Ветеран, подойдя к нему, наклонился, чтобы поднять с колен, и как только он это сделал, датчики Жестокосердного зафиксировали что–то извивающееся и движущееся в темной дымящейся луже. Крошечные черви, больше похожие на личинок, вылуплялись у него на глазах, выворачиваясь наизнанку и превращаясь в серебристо-черных мух с влажными мерцающими крыльями.

Цуррик взвыл и скрючился, его укрепленные кости трещали одна за другой — настолько сильными были судороги. Услышав крики легионера, двое сервов, стоящих у входа в отсек, разинули рты, и на мгновение ветерану показалось, что они онемели при виде почти неуязвимого Гвардейца Смерти в такой агонии.

Но затем человеческие слуги начали кричать и царапать свою обнаженную кожу, после чего они тоже выплюнули внутренности текучими черными потоками.

— Инфекция! — проревел Жестокосердный, и это слово одновременно стало оцифрованным криком и предупреждением, переданным по вокс-сети. — Здесь инфекция! Запечатайте палубы!

Дрожащая рука поднялась и вцепилась в броню ветерана.

— Помоги… мне… — выдохнул Цуррик, и его глаза стали молочно-белыми.

По всей поверхности обнаженной кожи легионера взбухали сотни багровых нарывов, которые располагались группами по три.

Когда примарх вошел внутрь, в валетудинариуме воцарилась тишина, и на мгновение единственными звуками в медицинском отсеке корабля были пыхтение атмосферных процессоров и низкий перезвон датчиков жизнеобеспечения.

Испытующий взгляд Мортариона натолкнулся на Морарга, апотекария Крозия и старого боевого пса Скорвалла, стоящих полукругом перед запечатанной камерой из пластали и кристалфлекса. Он подошел к ним, но дредноут преградил ему путь.

— Повелитель, нет… — начал ветеран на удивление мягким голосом.

— Отойди в сторону, Жестокосердный, — сказал ему Мортарион. — Я хочу это видеть.

— Это ужасно, — мрачно сказал Скорвалл. — Лучше ослепнуть, чем увидеть нечто подобное, — дредноут отступил назад, и его механическое тело будто обмякло. — Я не пожелал бы этого даже для моего злейшего врага.

В примархе вспыхнуло раздражение. «Старый дурак, — подумал он про себя, — что за сантименты?»

Но затем Мортарион заглянул в запечатанную комнату, где лежал Цуррик, и то, что он там увидел, действительно было ужасно.

Примарх Гвардии Смерти видел монстров, видел убийства. Твари, зверски сшитые вместе Владыками Барбаруса из кусков тел, были неотъемлемой частью ночных кошмаров простых смертных. Ошметки живых существ, остававшиеся после битв с ними, а позднее — жалкие останки уничтоженной жизни, с которыми Мортарион сталкивался уже во время сражений Великого Крестового Похода — все эти зрелища были достаточно ужасны, чтобы преследовать и терзать душу простого человека. Со временем он привык к таким вещам. Более того, часто он сам был ответственен за них.

Но это … это зрелище было серьезным ударом даже для его могучей воли.

То, что лежало на медицинской койке, едва можно было назвать Рахибом Цурриком. Его тело — без брони и фибромускул — было гротескной пародией на то, чем оно должно было быть. Худощавая и жилистая, фигура Гвардейца Смерти превратилась в мертвенно-бледную, отвратительную насмешку над собой. Плоть превратилась в серую, сюрреалистическую гнойную массу, отваливающуюся с пораженного воина зловонными кусками. Почерневшие осколки костей торчали из больших сочащихся ран, источающих сине-желтый ихор. Густые, клейкие жидкости скапливались на пласталевой палубе, смешиваясь и пенясь. Облако серебристо-черных частиц кружило вокруг похожего на труп тела Цуррика; крошечные мухи садились на рваные края ран, чтобы насытиться или отложить яйца, из которых вылуплялись извивающиеся личинки.