Похищение Европы

В постели Настя массировала мои ноги, приятно болевшие после матча. Я лежал на животе и стеснялся своего наслаждения. Больше всего я боялся дурацкого выражения на своем лице. Не представляя, что мне делать с лицом, я поспешил спрятать его в подушку. Настя сидела на моих щиколотках, и прямо от них ее энергичные руки поднимались по моим ногам. Медленными вращательными движениями добрались до ягодиц. Это было сказочно приятно. Настя чувствовала каждую мою мышцу, окружала ее заботой и любовно освобождала от напряжения. Устав, растянулась на моей спине. Все.

— Настя, мне страшно, — сказал я в подушку.

— Почему, милый?

— Я чувствую, что ввязался не в свое дело. Мое при звание — невидимость, ты же знаешь. Я ее теряю.

— Невидимость — не твое призвание. Не твое уже хотя бы потому, что ты немыслимо красив. В этом твоя отмеченность, милый, она не дается случайно.

На следующее утро нас разбудил звонок Анри. Наш непредсказуемый друг предупреждал, что через час появится в сопровождении ведущей немецкой телекомпании. Данного нам времени едва хватило на то, чтобы умыться, наскоро выпить чаю и собрать разбросанные по полу гостиной газеты. Его уже не хватило на то, чтобы всерьез рассердиться на Анри, устроившего эту утреннюю гонку.

Впрочем, мое раздражение внезапностью приезда телевидения было оправдано лишь отчасти, поскольку Анри не однократно рекомендовал мне в любой момент быть готовым к выступлению. Профессиональные политики, говорил он, знают, что интервью может состояться в самый неожиданный момент, а потому заранее имеют продуманные формулировки по всем возможным направлениям — от Ближнего Востока до любимых ими блюд. Любитель ярких сравнений, Анри проводил здесь аналогию с половым актом, непредсказуемость которого якобы недооценивается (оставляю это суждение на его совести), что порой может выражаться в небрежном отношении к нижнему белью. Состояние белья — Анри безмятежно смотрел мне в глаза — должно быть таково, чтобы всегда можно было без стеснения раздеться. Забуксовав в области Фрейда, я даже не сразу догадался, что под бельем в этом развернутом сравнении подразумевается не более чем состояние мозгов. Наши пигмалионовские в общем отношения сверкали целым рядом дополнительных граней.

Вполне возможно, внезапность организованного Анри интервью была проверкой моей готовности, но более вероятным мне все-таки кажется нежелание Анри загодя меня волновать. К такому решению его мог подтолкнуть мой стресс перед футбольным матчем. Наконец, внезапность оправдывалась и нашими неоднократными занятиями, посвященными технике интервью. Анри подробно инструктировал меня, как вести себя перед камерой, чт о , а главное — кому — отвечать. К просьбам об интервью он советовал подходить очень разборчиво и опасаться особого типа репортеров, называемых иногда «акулами пера». Они не боятся за свою репутацию: ее у них давно уже нет, да она им и не нужна. Мутноглазые обитатели дна («подонки» — этимологизировал Анри), они способны утаскивать туда неосторожных золотых рыбок. Рассказывая об их зловещих методах, Анри неподражаемо вращал глазами.

— Свою жертву первым делом они загоняют в двухмерное пространство, где есть только «да» и «нет». Они перебивают ее, поправляют, переспрашивают, пока она окончательно не затихнет в тисках этих двух слов. И вот тогда-то они начинают задавать ей самые убойные свои вопросы. Уважаемый господин Шмидт, — заговорил Анри утробным голосом, — били ли вы своего отца, прежде чем его утопить? Как вы понимаете, в системе «да/нет» ответить на это невозможно.

— Это выглядит довольно-таки примитивно, — сказал я, приставив к жуткой картинке доброжелательное лицо моего отца.

— Не более примитивно, чем дубина. Только согласитесь, это не влияет на ее ударную силу. Примерно так мы сломали хребет западным защитникам сербов.

— И что же в таких случаях следует делать?

— По крайней мере, не оправдываться. Для заказных интервью специально разрабатываются вопросы, требующие оправданий. Собственно говоря, сутью системы «да/нет» как раз и является необходимость оправдываться. Не важно, в чем вы оправдываетесь, важно, что — оправдываетесь, это само по себе губительно. Многие испытывают иллюзию, что могут кого-то переубедить, и оттого запутываются еще больше. Они не понимают, что при современных технологиях их раскатают, как блин. Лучше уж в свою очередь в чем-то обвинять. Но самое правильное — это просто уйти. Любое оправдание обойдется дороже, чем решительный — пусть даже скандальный — уход.

По счастью, ничего подобного со мной так и не случилось. Путь в мое политическое будущее был устлан доброжелательными репортажами и интервью. Разбрасываемые щедрой рукой Анри, лепестками роз они ложились под ноги триумфатора, как это происходило на одной барочной картине, виденной мной в Старой Пинакотеке.

Съемочная группа появилась ровно через час после звонка. Первой подъехала машина Анри, за ней — ярко расписанный телевизионный автобус. Выскочившая из него публика ухитрилась оплести наш дом проводами в считанные минуты. Под ногами телевизионщиков путался Кранц, ошеломленный тем, что боготворимый им телеэкран, лишившись виртуальных свойств, вживую расположился у стен его дома. Этот экран пришел во всей своей материальной выраженности — с видеокамерами, софитами, а главное — знаменитым ведущим Актером Макенсеном. Все это подлежало не только разглядыванию, но и осязанию, в чем Кранц тут же постарался удостовериться. Камер он, правда, не трогал, зато, подойдя к Макенсену, несколько раз коснулся его роскошного клубного пиджака. Очевидно, опытный Макенсен давно уже привык к проверкам на бесплотность, потому что безмолвное это ощупывание сопровождал понимающим и доброжелательным наклоном головы.

В конце концов интервьюируемые лица (снимая меня «в кругу семьи», Макенсен всячески приветствовал участие Насти) были размещены в гостиной на двух стоявших перед окнами креслах. Заметив на подлокотнике неброский след спермы, я пожалел, что съемка не велась вчера вечером. Кресло для ведущего было принесено из спальни и поставлено у камина, который разожгли по просьбе режиссера. Анри и несколько членов съемочной группы разместились на стульях у самого входа. Там же попытался разместиться и Кранц, но Анри вежливо вывел его, взяв под локоть. Думаю, что в менее напряженное время Анри с удовольствием пообщался бы с ним. Он даже как-то сказал о Кранце, что тот интересен как классический потребитель производимой Анри продукции. Сейчас же, когда речь шла о вещах очень важных, Анри стремился избегать любых помех и случайностей. Проводив Кранца, он показал жестом Макенсену, что все готово. В следующее мгновенье включили софиты, и гостиная озарилась ярчайшим, прежде невиданным светом. После этого интервью освещение нашей гостиной стало мне казаться чрезвычайно тусклым.

Поздоровавшись с камерой, Макенсен обратился к ней с кратким вступительным словом. Несколькими фразами он охарактеризовал молодежное движение, причем говорил о нем как о чем-то давно известном и привычном. В том же тоне он сказал о лидере движения, упомянув, на всякий случай, и о его футбольных достижениях. Под фразу о том, что сегодня Макенсен в гостях у господина Шмидта и его русской подруги Анаст а ссии (так произносится ваше имя?), на ближайшей к нам камере зажегся красный огонек. Шмидт и его русская подруга немедленно показались в мониторе, установленном справа от нас на журнальном столике. Макенсен оторвался от камеры и с улыбкой обратился ко мне.

— Вы действительно считаете, что Европу нужно освобождать?

— Безусловно, — ответил я, улыбнувшись ему в ответ. — По-моему, она того стоит.

— Что для этого нужно сделать? Объявить забастовку, поднять восстание, начать войну?

— Как раз наоборот. Первым шагом к свободной Европе могло бы быть прекращение войны. Той циничной войны, которая сейчас ведется на Балканах.

— Почему вы считаете ее циничной?

— Она была придумана, чтобы оправдать существование НАТО в постсоветском мире. Маленькая победоносная война к 50-летию оборонительной организации. Войну ведь неслучайно начали в марте. Когда же не смогли покончить с сербами за три дня, как, очевидно, думали, юбилей пришлось перенести на апрель. Забавно, что и в апреле обстановка не изменилась, но переносить юбилей во второй раз уже не стали. На это у них хватило ума.

Макенсен закинул ногу на ногу и полюбовался носком ботинка.

— Я согласен, что дешевая символика может раздражать. Эта глупость с перенесением юбилея меня тоже разочаровала. Но забудьте обо всех политических играх и посмотрите на Косовскую войну с нравственной точки зрения. Разве ситуация в Югославии не требовала вмешательства? Если ночью на улице вы увидите, как кто-то напал на женщину, — разве у вас не мелькнет мысль вступиться?

— Мелькнет. Но только в косовской ситуации я не вижу этой женщины. Да и вообще, я против аналогий, потому что они все упрощают. Выражаясь образно, пятьсот тысячных — это не всегда одна вторая.