Похищение Луны
Шрифт:
Тараш по почерку видел, что нервы у старушки не в порядке. Не понравилось ему и то, что она выражала свои мысли бессвязно, повторяя по нескольку раз одно и то же.
Взволновавшись, перечитал письмо и решил немедленно отправиться в Окуми. Потом вспомнил о своем исследовании «Фетишизм в древней Колхиде», которое было уже представлено в университет. В конце месяца он ждал ответа. Если ответ будет положительный, он перевезет мать в Тбилиси.
Вечером сидел у открытого окна. Предзакатное солнце — «солнце покойников» — освещало зубчатую башню Сатанджо, гроздья винограда
Осенняя тишина оцепенила и фруктовый сад и кукурузное поле. Только беспокойные комары во власти экстаза встречали ночь пляской хоруми.
Эта глубокая тишина вселила мир в сердце Тараша.
Стук в дверь заставил его вздрогнуть.
— Войдите!
Вошла женщина в платке, узнал в ней Дашу.
Принесла записку.
Тамар и Каролина приглашали его на пеламуши и сообщали неприятную новость: «Вчера Лукайя влез на дерево за виноградом. Вдруг с ним случился припадок, он упал и сломал себе ребро».
Со дня последней встречи с Тамар Тараш решил не ходить больше к Шервашидзе. К тому же Шардин дал ему понять, что Тариэл косо смотрит на его посещения.
Он дал Даше неопределенный ответ.
— У меня есть дело в городе, если скоро освобожусь, то зайду, — велел он передать дамам.
«Пойти?.. Не пойти?..» — раздумывал Тараш после ухода Даши.
Оделся, дошел до крыльца, вернулся.
Снял шляпу, положил ее на столик, сел в кресло. И тогда заметил, что тут же на столике лежит кинжал с серебряной насечкой.
Это соседство его поразило. Парижская шляпа и кинжал…
Не символ ли это его неприкаянной жизни? Что за странная мысль!
Схватил шляпу, вышел из дому.
Во дворе остановился около тутового дерева. Видит: по стволу ползет лягушка.
Вынув платок, Тараш снял ее с дерева. Пленница недоумевающе смотрит ему в глаза.
— А-а, это ты, голубушка, не даешь мне спать по ночам! Но какой же у тебя разумный, человеческий взгляд.
Квакша вращает глазами, лишенными век. Удивляется.
«Кто ты?» — вопрошает она.
«Нет, не я, а ты, ты кто?» — мысленно спрашивает ее Тараш.
Перевернул лягушку.
Живот белый. А рот? Такой тупой рот часто встречается и у людей.
А лапки? Лапки — настоящие руки, человеческие руки. С помощью этих лапок ползает она по дереву. Ползает и ночи напролет выводит свое бесконечное: кррр… кррр… кррр…
Скрипнули ворота.
По двору проходит пожилая хозяйка Хварамзе. Охая и кряхтя, ковыляет она, волоча по земле свой драный зонтик.
Она идет из исполкома.
Остановилась перед Тарашем и в сотый раз начала изливать свою злобу, проклиная исполком, фининспектора, райком.
— Отобрали лавки, не оставили ни одной мельницы! Эти безбожники не признают ни церквей, ни векселей, ни купчих крепостей. Напиши для меня прошение, может, хоть мельницу вернут…
Тараш ничего не ответил. Раскрыл платок, — и что же видит Хварамзе! С какой осторожностью опустил он в траву квакшу!
Хварамзе не верит собственным глазам.
«Такой
славный юноша, и, как видно, тронулся, — мелькает у нее в голове. Она растерянно смотрит на квакшу, прыгающую по траве, затем, опираясь на зонтик, молча идет к дому.«Впрочем, это у них в роду!» — думала она, вспомнив Эрамхута Эмхвари.
Дойдя до шервашидзевской усадьбы, Тараш окольными тропинками пробрался к чулану Лукайя. Он боялся взбудоражить собак. Если они поднимут лай, Тариэл непременно выглянет в окно.
В чулане было не повернуться.
Каролина, сидя у очага, варила густой виноградный сок. Раскрасневшаяся Даша, пристроившись тут же на корточках, жарила молодую кукурузу.
Тамар, стоя у постели Лукайя, меняла больному компресс. Увидев Тараша, она изменилась в лице (при тусклом свете лучинки он этого не заметил).
Тараш также был взволнован встречей (приятно участилось биение сердца, больше ничего).
Кинув беглый взгляд на распустившиеся локоны девушки, он поспешно отвернулся и машинально положил руку на лоб Лукайя. Старик покоился на огромной подушке; исхудавший до предела, он казался бесплотным.
Прихода Тараша ждали с таким нетерпением, точно он был знаменитый врач.
Лукайя, услышав его голос, открыл глаза. Его необычный взгляд удивил Тараша. А глаза… глаза у него были, как у той холодной, скользкой квакши… И тот же вопрос прочел в них Тараш: «Кто ты?»
Молча вглядывался Тараш, точно впервые видел эти маленькие глазки цвета незрелого винограда…
— Ну, как ты, Лукайя?
— Я вернулся, со вчерашнего дня горю в огне… Не прикасайся, горит на снегу огонь, убери руку… Виноград сойдет сам… Я и мать сегодня ночью отправляемся в Илори.
— Зачем тебе в Илори?
— Как зачем? В Илори лягу… Они придут. Будут петь песни и шагать через меня. Стада идут…
Тараш повернулся к Тамар.
— Не лихорадит ли его?
— У него жар. Не знаю, лихорадка ли это? Вмешалась Каролина.
— Херипс говорит, что у него сотрясение мозга, но что это пройдет. Хотя все равно, рано или поздно, он плохо кончит…
— С какой высоты он упал? — спросил Тараш.
— Меньше трех метров, но для его мозгов и этого достаточно, — тихо сказала Каролина, помешивая виноградный сок.
Лукайя опять открыл глаза и уставился на Тараша.
— А ты кто, шуригэ?
Тараш не ответил. Выпростав из-под одеяла сухую, как кость, руку старика, он старался нащупать его пульс.
Лукайя продолжал бредить.
Никто, кроме Тараша, не слушал, что он говорит: очевидно, все уже привыкли к его бреду.
Даша поставила у огня низенький столик. На столе красовались кувшин, закупоренный пучком кукурузных листьев, жареная кукуруза, тыква, свежий орех и пела-муши.
Каролина просила извинить убогую сервировку.
— Мы боялись, как бы дедушка Тариэл не узнал про нашу затею, — доверительно сказала она, усаживая Тараша на чурбан. Даше она приказала развести сильный огонь.
Та, встав на четвереньки, долго раздувала подтопку, пока пламя не охватило дрова. Огонь, ярко разгоревшись, осветил чулан.