Похищенные инопланетянами

Священник ничего не сказал. Они вошли в церковь, и батюшка вынес старинную толстую книгу. На обложке ее сверкал золотистый шар, внутри которого горел крест из червонного золота — точно такой же, какой носила Линда.

— Ты должна прочитать эту книгу за три ночи, — негромко проговорил священник. — Не побоишься приходить сюда по ночам?

— Нет, — сказала Линда и вздрогнула, представив себе дорогу в темноте через степь до самого моста.

— Приходи около полуночи. На мосту я тебя буду встречать, — словно прочитав ее мысли, произнес батюшка.

И действительно, без четверти двенадцать, когда Линда торопливо подходила к речке, она увидела темный силуэт священника на мосту.

Они молча вошли в церковь, когда батюшка, заметив, как колыхнулись на окнах занавески, вдруг остановился пораженный. Перекрестившись, он повернулся к Линде и сказал:

— Это знамение. Пойдем в алтарь, дочь моя.

— А это можно? — испугалась она, зная, что это святая святых в церкви.

— Тебе можно…

И все же Линда чего-то боялась, однако, когда оказалась в алтаре, ей стало легко и хорошо, что запомнилось четко.

Священник повел ее в маленькую комнатку со стенами, сплошь уставленными зеркалами. Посреди комнаты стоял небольшой столик, на котором лежала книга с золотистым шаром и крестом на обложке. По углам его — две свечи в стаканчиках на блюдцах.

Батюшка сказал, что если встать лицом к восходу солнца, то левый угол комнаты, где ты находишься — со стороны сердца — и есть красный угол.

— Запомни, дочь моя, — предупредил он, — если книга откроется тебе, ты ее обязательно прочитаешь. Ну а нет, значит, не дано.

— А вы прочитали ее?

— Нет, — помолчав, со вздохом произнес священник, — книга мне не открылась. Ну, с Богом, дочь моя…

Оставшись одна, Линда уселась на единственную табуретку у стола и с волнением открыла книгу, да с такой легкостью, совершенно не ощущая тяжести толстой кожаной обложки. Но текст буквально расплывался перед глазами, буквы сливались. Однако это вскоре прошло, и она начали читать. На первой странице оказалась молитва, которую Линде вдруг захотелось переписать. Она увидела на столе блокнот и ручку, но почему-то не удивилась этому, старательно переписывая молитвы. И только закончила — вошел священник.

— На сегодня хватит, дочь моя, уже четыре часа утра, пора идти. Эту молитву тебе придется переписать еще трижды левой рукой. Не сейчас, а когда придет время. Ты это сама почувствуешь. Где бы ни была, куда бы ни поехала — бери молитву с собой, трудно станет — читай…

Линда и это запомнила накрепко, тем более, что вскоре знала молитвы наизусть. (Забегая вперед, скажу, что первый раз она переписала молитву через год, второй — когда ей исполнилось 16 лет, третий — в1990 году).

В течение последующих двух ночей Линда также тайком уходила из дома, добиралась до моста, где ее неизменно ожидал священник, а потом сидела в зеркальной комнате и читала старинную книгу. Днем же по-прежнему ходила на реку с мальчишками!

Однажды спускаются они к речке и видят недалеко купающихся вроде бы женщин, а среди них батюшку в своем облачении с большим крестом в руках. Линду так и потянуло к нему, а ребята идти отказались. Когда она приблизилась к стоявшему по колено в воде священнику, между ними — откуда только взялся! — трижды пролетел голубь, потом взмыл вверх и закружил над их головами. Батюшка окунул крест в воду и на голубя брызнул. Попал. Тот отряхнулся, и Линда ощутила на лице и на шее упавшие с него капли воды.

— Вот, дочь моя, и ты по-настоящему окрещенная…

Тогда Линда только удивилась его словам, а вспомнила о них спустя всего лишь несколько дней.

Однажды она поспорила с ребятами, что одна переплывет озеро в полночь. Знала, что на такое никто из них никогда не решился бы. Ведь речь шла о расчищенной части болота, о котором такие страсти рассказывали, что ночью просто оказаться рядом считалось верхом смелости.

Договорились, что Линда прыгнет в воду с дамбы, пересечет озеро вплавь, а ребята будут ждать ее на противоположном берегу. И ровно в полночь, когда на небе сияла огромная Луна, Линда шагнула с дамбы в черную страшную бездну. Вода оказалась теплой, но ее пробирала дрожь, и сердце бешено колотилось. Она, иступлено работая руками и ногами, поплыла к левадам, к чернеющим зарослям камыша. От них до берега было уже совсем близко. Но когда Линда почти добралась до камышей, ее вдруг неумолимо потянуло ко дну. Она отчаянно замахала руками, сопротивляясь той силе, что тащила ее вглубь. Линда хотела уже закричать, но голос пропал. И тогда она почувствовала холодное прикосновение к бокам, и кто-то вынес ее через камыши к берегу — к тому месту, где находились ребята…

Дома она обнаружила на правом и левом боку по яркому красному пятну в виде ладоней и явно чувствовала сквозивший от них холод. Обо всем случившемся Линда рассказала отцу. Он мрачно выслушал ее, потом погладил по голове и, неожиданно заплакав, попросил туда больше не ходить…

ИЗ ПИСЬМА ЛИНДЫ. «Мой отец ведь рода княжеского, после революции его раскулачили. Он был очень умным человеком, знал семь иностранных языков; врач, художник, музыкант, — он лечил людей. Играл на пианино, аккордеоне, сочинял музыку и стихи. Но в его поведении много чего было странного. Отец часто ночами молился на непонятном мне языке, плакал, и еще я замечала, как он нередко сам с собою разговаривал».

Да, отец Линды был довольно загадочной и странной личностью даже для дочери. Таким для нее он и остался. Линда знала о нем и слишком много, и одновременно ничтожно мало. По ее словам, отец был незаконнорожденным сыном одного из великих литовских князей — на окраине Каунаса до некоторого времени стоял их старинный родовой особняк. После раскулачивания отец эмигрировал за границу, жил в Америке, Италии. Во время Великой Отечественной войны оказался в плену. И хотя вроде бы ему повезло — в концлагере он работал врачом, — на деле все вышло иначе. Фашисты знали, как сломать человека самой гуманной профессии, и заставляли его пристреливать ослабевших и больных узников. Откажешься — умрешь сам…

Линда постоянно думала об отце, а если иногда совсем становилось невмоготу и очень хотелось увидеть его, он приходил к ней во сне. Ведь именно благодаря отцу Линда всерьез стала заниматься рисованием, музыкой, писала стихи. Некоторые были опубликованы в газете. После смерти отца рисовать бросила. Зато вскоре узнала, что ее стихотворение «Журавли» стало песней — киевский композитор написал на него музыку. И выбор был сделан — она решила поступать в Киевский театральный институт имени Карпенко Карого. Приехав в Киев, нашла того композитора, рассказала о своей мечте стать актрисой театра и кино, и он согласился ей помочь.

Они поехали в институт вместе, но Линда туда не пошла, а с волнением ждала его на улице. Она даже не поняла, откуда вдруг рядом появилась цыганка. Пристально взглянув на нее своими черными пронзительными глазами, быстро проговорила:

— Ты, красавица, будешь дважды замужем. От первого мужа дочку родишь, но ее потеряешь. От второго — сына, его ты береги. Сама к тридцати годам великим человеком станешь, но в тридцать четыре — умрешь, если…

В этот момент что-то отвлекло Линду, она оглянулась, а когда снова повернулась — цыганки нигде не было. Но о ней Линда забыла уже через час, а на следующий день уехала домой, пораженная странными словами композитора: