Похитители душ

– Сволочи, воры, растащили страну! Пенсия – позор для государства… посадить сытые хари на хлеб и воду! Устроили бардак!

Потом он гремел посудой и, когда убрался к себе, Алексея Ивановича уже отпустило.

– Резкий дед, – он улыбнулся через силу. – Еще неизвестно, кому хреново.

Приступ отчаяния прошел, и Алексей Иванович запретил себе, пока руки-ноги еще целы, оплакивать судьбу. Его жизнь, пусть несостоявшаяся, далеко не закончилась.

Он устроился на полу, подстелив под себя две ветровки. В аскетичной комнате, изобиловавшей книгами, не было лишнего текстиля, но Максим порылся в ларе под кушеткой и нашел подушку. Когда погасили лампочку, хозяин в коридоре еще самозабвенно скреб по полу тапками, а из-под двери пробивался свет.

Алексею Ивановичу не спалось. Он не выдержал и спросил у Максима:

– Слышишь… а тебе приходилось помирать?

– Я тонул, – отозвался Максим с дивана. – С «тарзанки» свалился.

– Страшно было? – спросил Алексей Иванович.

– Не помню, – сказал Максим тихо. – Помню, что вода была зеленая. И мутная.

Алексей Иванович вздохнул и вытянул к плинтусу затекшие ноги, пытаясь поудобнее устроиться на жестком полу.

VIII

Он еще долго ерзал и не мог заснуть, мучительно думая о жене, которой гордился все тридцать лет, пока они жили вместе. В юности у Милы было приятное личико с носом-пуговкой. После родов она превратилась в бесформенную тетку, но приятели все равно завидовали Алексею Ивановичу, несмотря на Милину непрезентабельную внешность. В Миле был несгибаемый стержень, и на ней, работящей и легкой на подъем, держался весь дом. Со школы она тянула лямку на строительной базе, куда ее пристроил дядя. В девяностых это был свинарник, раздираемый дикими нравами, а Мила – единственная из товарок – прошла через эту безвременную муть, не запачкавшись, и Алексей Иванович это ценил.

Она летела по жизни беспечно, и Алексей Иванович услышал звоночек, когда дети разбежались из родительского дома, будто кто-то гнал их палкой. Сын ушел к вздорной бабе, которую Алексей Иванович не выносил, а дочь уехала в общагу чужого города. Сейчас же Алексея Ивановича накрыл не звонок, а удар колокола. Он с обидой понял, что после его смерти жена пойдет дальше с улыбкой, не замечая потери.

Он не взял с собой денег на дорогу, но ему странно претило обращаться к Миле, и он изыскивал возможности, перебирая родственников и друзей.

Кое-как он заснул, и сон, который он увидел, был противоестественно ярок. Он стоял с Максимом на лестничной клетке, перед ним были двери лифта, и замкнутое пространство было одновременно строго и роскошно. Вокруг были молочные стены, зеркальный пол, снежно-белый потолок с круглыми плафонами и черные двери.

Потом лифтовые двери раскрылись, и какой-то человек поманил их рукой.

– Ну, – бросил он пренебрежительно.

Серебристый лифт с зеркалами вез их медленно, и Алексей Иванович сбился считать воображаемые этажи исполинской высотки.

Лифт остановился, Алексей Иванович с Максимом вышли и очутились в полутемном зале с узорчатым паркетом, панелями из красноватого дерева и кассетным потолком, который навис над их головами, пугая перепадами тени и света. Огромные окна летели над ночным городом, начиненным огнями, а напротив высился небоскреб. Стену украшали старинные мечи и сабли, кое-где тронутые окислами, а перед столом, обтянутым кожей, стояли два человека, разглядывая пришельцев.

Один – высокий, бледный, со впалыми щеками, покрытыми ухоженной бородкой, облаченный во что-то длинное, похожее на сюртук или на сталинский френч, с досадой хрустнул длинными пальцами и сказал второму:

– Полюбуйся, Яков Леонидович. Форменный шлак.

Второй, в благородном пепельном костюме – низенький, одышливый, обливающийся потом – проговорил в ответ, словно извиняясь:

– Валентин Петрович, что сделано, то сделано. Пехота тоже пригодится.

Валентин Петрович побарабанил пальцами по столу и сказал сухо:

– Вы попали в светлый мир на дурочку. Чтобы сюда пролезть, элита продает душу, отрекается от близких, закладывает детей, а вы здесь, потому что осел, которому нельзя ничего поручить, оскандалился на ровном месте. Проще вас уничтожить, но мы дадим вам шанс… если поймете, что к чему.

– Поймут, – заверил партнера Яков Леонидович, еле слышно сипя, словно у него были не легкие, а жабры.

– Для наглядности, – продолжал Валентин Петрович. – Я прищучу того недотепу.

Из боковой двери вытолкнули человека в накидке, а Алексей Иванович узнал лопоухого коробейника, который продал ему бутылку воды на вокзале.

Коробейник махал руками и вскрикивал:

– Я не виноват! Он же был в кепке… послушайте!

Он метнулся к стене, сорвал с нее меч и бестолково замахал им в воздухе.

– Не подходи! – завизжал он истошно. – Убью!..

Валентин Петрович и Яков Леонидович печально, со скукой переглянулись, и Валентин Петрович процедил:

– Ты не просто всучил нам двух болванов – ты проворонил опасных врагов, которые копают под нас, и неизвестно, сколько еще бед натворят.

Коробейник все махал мечом, стараясь сокрушить неприятелей. Иногда ему даже удавалось задеть Валентина Петровича, и Алексей Иванович с интересом наблюдал, как тяжелый меч отскакивал от бородача, словно тот был резиновым, а меч – игрушечным.

– Хватит клоунады, – Валентин Петрович отнял меч у несчастного коробейника, размахнулся и ударил сам. Раздался хлопок, и у видавшего виды Алексея Ивановича потемнело в глазах, когда коробейник рухнул на пол, а по паркету растеклось кровавое пятно.

Яков Леонидович наблюдал за казнью, покачивая головой. Максим охнул, рванул Алексея Ивановича за руку, и оба помчались к выходу, а Яков Леонидович крикнул им вслед задыхающимся тенорком:

– Никуда не денетесь!

Беглецы выскочили из зала, влетели в какую-то дверь и, оказавшись на пожарной лестнице, бросились вниз. Из окна на них смотрел антрацитовый небоскреб, а внизу, сколько хватало глаз, переливались огни необъятного города.

Нет, это не сон, – думал Алесей Иванович, перепрыгивая через ступеньки. – А что же?..

Они бежали целую вечность. Наконец огни за окнами приблизились, а беглецы пролетели через тамбур и оказались в пустом холле. Максим кинулся к выходу, затормошил дверную ручку, а потом стал швырять в стекло все, что находил: плевательницу, банкетку, кашпо, но предметы лишь легко, как на пружинах, отскакивали от стекла.

Запыхавшийся Алексей Иванович хватал ртом воздух.

– Гад сказал правду, – еле выговорил он. – Пойдем, пока не накрыли.

Он хотел затеряться в здании и ступил в лифт, проверяя количество этажных кнопок, но тот вдруг закрыл двери и поехал. Алексей Иванович увидел в зеркале свое перекошенное лицо. Двери открылись, он вышел из лифта на этаже, где, казалось, начиналась стратосфера, прислонился лбом к стеклу и услышал шорох.

– Новенький? – спросил его тихий голос, и Алексей Иванович обернулся к нише, где сутулый человечек раскручивал отверткой мелкое устройство, похожее на часы.

– Ты кто? – выдохнул Алексей Иванович.