Похитители грез

— Откуда все эти парни? — Гэнси прищурился. — Это Моррис? Я думал, он был в Нью-Хевене.

Кавински пожал плечами.

— Это кайфовая вечеринка.

Ронан огрызнулся:

— У них нет кайфа в Нью-Хевене?

— Не такого. Это Страна Чудес! Кое-что делает тебя большим, кое-что делает тебя маленьким…

Это была неправильная цитата. Или, скорее, правильная цитата, сказанная неверно. В доме Линчей Ронан рос с двумя вечно повторяющимися историями, вечными любимицами его родителей. Любимой историей Авроры Линч был старая черно-белая киноверсия мифа о Пигмалионе, о скульпторе, который влюбился в одну из своих статуй. А Найл Линч пылал необычайной любовью к старой уродливой редакции «Алисы в стране чудес», которую часто читал вслух двоим или троим упрямым, полуспящим братьям Линч. Ронан видел «Пигмалион» и слышал «Алису в стране чудес» так часто в своей юности, что он больше не мог судить, действительно ли они были так хороши, действительно ли они ему нравились. Фильм и роман теперь были историей. Они были его родителями.

Так что он знал, что, на самом деле, цитата была: «Одна сторона заставит тебя вырасти вверх, а другая заставит тебя вырасти вниз».

— Зависит от того, какой стороной гриба ты воспользуешься, — сказал Ронан больше своему мертвому отцу, чем Кавински.

— Правда, — согласился Кавински. — Итак, что вы собираетесь делать со своей крысиной проблемой?

Гэнси моргнул.

— Прошу прощения?

Это заставило Кавински шумно рассмеяться, а когда он закончил, он сказал:

— Если не я разгромил твой дом, то что-то еще на него напало.

Глаза Гэнси метнулись к Ронану. Возможно?

Конечно, такое было возможно. Кто-то другой, кроме Ронана, разбил лицо Деклана Линча, так что теоретически, что-то другое, кроме Кавински, могло ворваться на Фабрику Монмаут. Возможно? Все было возможно.

— Линч! — Один из других тусовщиков приблизился, узнавая его. Ронан, в свою очередь, узнал его — Прокопенко. Его голос был мутным от наркотиков, но Ронан бы опознал его силуэт где угодно: одно плечо кривое и выше второго, уши, как гайки-барашки. — И Гэнси?

— Ага, — сказал Кавински, засунув большие пальцы в задние карманы, тазовые кости выступали над его низко посаженным поясом. — Мамочка и папочка приехали. Эй, Гэнси, ты нашел сиделку для Перриша? Знаешь что, чувак, не отвечай, давай выкурим трубку мира.

Гэнси тут же ответил с аккуратным презрением:

— Меня не интересуют твои таблетки.

— О, мистер Гэнси, — ухмыльнулся Кавински. — Таблетки! Первое правило кайфовой вечеринки: не говори о кайфовой вечеринке. Второе правило: ты приносишь кайф с собой, если хочешь, чтобы тебя угостили.

Прокопенко фыркнул.

— К счастью для вас, мистер Гэнси, — продолжал Кавински, как предполагалось, с шикарным акцентом, — я знаю, чего хочет твоя собачка.

Прокопенко снова фыркнул. Это был тот вид фыркания, который означал, что его скоро вырвет. Гэнси, казалось, это понял, так как отодвинул от него ногу.

Обычно Гэнси сделал бы больше, чем просто отодвинул ногу. Добившись всего, что им необходимо, он бы сказал Ронану, что пришло время уходить. Он был бы сдержанно вежлив с Кавински. А затем он бы удалился.

Но это был не тот Гэнси, что обычно.

Это был Гэнси с высокомерным наклоном подбородка, снисходительным изгибом губ. Гэнси, который знал, неважно, что произойдет сегодня здесь, он все равно вернется на Фабрику Монмаут и будет управлять своим личным уголком мира. Ронан осознал, что это был Гэнси, которого бы Адам ненавидел.

Гэнси поинтересовался:

— И чего же хочет моя собачка?

Губы Ронана изогнулись в улыбке.

К хренам прошлое. Сейчас настоящее.

Кавински сказал:

— Пиротехнику. Бум! — Он постучал по крыше своего покореженного автомобиля. И дружелюбно обратился к девчонке на пассажирском сидении: — Вылазь, сука. Если не хочешь умереть. Мне без разницы.

Ронана вдруг осенило, что Кавински подразумевал взорвать Митсубиши.

В штате Вирджиния фейерверк, который взрывался или испускал пламя высотой более двенадцати футов, был вне закона, если у тебя не имелось специального разрешения. Это не тот факт, который должно было помнить большинство жителей Генриетты, потому что, так или иначе, было невозможно найти фейерверк, создающий что-нибудь хотя бы слегка из ряда вон выходящее, не говоря уже о незаконном, внутри границ штата. Если ты хотел что-то более впечатляющее на выходных, ты бы отправился на городской фейерверк. Если ты один из хулиганов Аглионбая или богатенького быдла Генриетты, ты бы переехал через границу штата и заполнил бы свой фургон незаконными Пенсильванскими фейерверками. Если ты был Кавински, ты бы сделал свой собственный.

— Та вмятина поправима, — сказал Ронан, в равной степени развеселённый и напуганный мыслями о гибели Митсубиши. Так много раз просто первого проблеска ее задних огней на дороге впереди было достаточно для нагнетания в нем резкого взрыва адреналина.

— Я буду всегда знать, что она там была, — небрежно ответил Кавински. — Порвем целку. Прокопенко, сделай мне коктейль, чувак.

Прокопенко был счастлив услужить.

— Разрядим обстановку, — добавил Кавински. Он повернулся к Гэнси с бутылкой в руке. Она была заляпана жидкостью, обмотана футболкой, засунутой в горлышко. Она была в огне. Фактически, это коктейль Молотова.

К удивлению и восторгу Ронана, Гэнси принял бутылку.

Он был поразительной версией себя, опасной версией себя, стоя там, перед разоренной Митсубиши Кавински с самодельной бомбой в руке. Ронан помнил сон про Адама и маску — более зубастую версию Адама.

Однако, вместо того, чтобы бросить бутылку в Митсубиши, Гэнси прицелился прямо в отдаленную Вольво. Он запустил снаряд высоко, изящно и точно. Головы задрались вверх, наблюдая за полетом. Голос из толпы крикнул:

— Вперед, Гэнси! — означающее, что тут присутствовал, по крайней мере, один член Аглионбайской команды.

Спустя мгновение бутылка приземлилась чуть дальше задних шин Вольво. Из-за одновременных разбивания стекла и взрыва казалось, что коктейль Молотова утонул в земле. Гэнси вытер руку об штаны и отвернулся.

— Хороший бросок, — оценил Кавински, — но неправильная машина. Проко!

Прокопенко вручил ему еще один коктейль Молотова. Этот Кавински вложил в руку Ронана. Он наклонился ближе — слишком близко — и сказал:

— Это бомба. Прямо как ты.

Что-то трепетало в Ронане. Отчетливость всего этого походила на сон. Вес бутылки в его руке, жар от пылающего фитиля, запах развращенного удовольствия.

Кавински указал на Митсубиши.

— Целься выше, — посоветовал он. Его глаза мерцали, как черные ямы, отражающие маленькую преисподнюю в ладони Ронана. — И сделай это быстро, чувак, или тебе сдует руку. Никто не хочет половину тату.

Любопытная штука произошла, когда бутылка покинула руку Ронана. Пока она рисовала огненно-оранжевую дугу своего следа в воздухе, Ронан чувствовал, будто швырнул свое сердце. Произошел разрыв, когда он отпустил ее. И жар, заполняющий его тело, выливался через дыру, которую он проделал. Но теперь он мог дышать, теперь было место в его внезапно легкой груди. Прошлое было чем-то, что случилось с его другой версией, версией, которая могла быть освещена и выброшена.