Поход на Киев

— Дурак, — тяжело дыша, вымолвил Добрыня, — как мы теперь сражаться будем?

— Если бы не я, твой труп уже кормил бы рыб, — отвечал ему Гаврюша, держась за кровоточащую рану на руке. Боль сделал его злым и дерзким.

— Если бы держал нормально щит, — возражал ему юный боярин, — всё бы было нормально, а теперь молись, чтобы на нас больше никто не напал.

Гаврюша поднял глаза, чтобы вымолвить очередную дерзость, но тут с полными ужаса глазами промолвил:

— Ну всё, приплыли.

И действительно, богатый корабль теперь зашёл в город, ворота закрывались, и все прочие новгородские корабли остались снаружи. Сразу несколько кораблей окружали новгородское судно, и Добрыня видел уже одного мальчишку, похожего на женщину, который направил на него свои копьё и меч. Добрыня набрал полную грудь воздуха и прокричал, что было сил:

— Братцы, пора!

И из трюма стали выбираться затаившиеся там новгородцы. Все помятые, затёкшие, но всё равно грозные. Поляки поняли, что попались и отчаянно рванули сразу все в атаку. На палубе новгородского корабля было мало места, все новгородцы не смогли бы здесь уместиться. Им нужно было либо прыгать в воду, либо перепрыгивать на другие корабли. Поляки сделали всё, что было в их силах, чтобы второе сделать невозможным. Стали отплывать и отдаляться, отбиваться копьями. Но один корабль не последовал приказу, так как его команда уже вцепилась в золотой нос судна, рассчитывая его оторвать. Туда-то и перепрыгнули первые новгородцы, и смели всех сорок, как ветер осеннюю листву. Теперь у них было два корабля, затем к ним прибавился третий, четвёртый…. Добрыня почувствовал, как что-то больно кольнуло его в бок. Мальчишка с женским лицом достал его копьём, хоть и не смог прорвать кольчуги. Боярин в ярости резко вырвал у него копьё. Хлюпик, полез на более сильного воина. Теперь Добрыня воистину рассвирепел и шёл в атаку, невзирая ни на что, забыв про щит и про Гаврюшу. Мальчишка, как мог, отбивался мечом, но слуга, закрывавший его щитом, получил топором по ключице и тут же уронил щит. Последнюю атаку Добрыня отразил уже шутя, ударил наглеца ногой в живот и слабо, но с размаху резанул топором по груди. Этот удар не убил врага, лишь порвал кольчугу и пустил кровь. Но второй, смертельный удар Добрыня не нанёс, так как теперь из-под порванной кольчуги хорошо была видна женская грудь.

— Ба, да это баба, — изумился подошедший Гаврюша. Добрыня в момент потерялся и не мог вымолвит ни слова. Девица тяжело дышала от пробитой грудины, но всё же была жива. Боярин лихорадочно принялся останавливать ей кровь. А в этот миг ворота в город снова открывались. Теперь новгородцы впускали своих. Вскоре они заполнили весь город, и к вечеру он был уже полностью взят.

Глава3.Сорока.

Меньше, чем за сутки маленький польский городок превратился в полуживую развалину. Повсюду на улице лежали трупы людей и лошадей, некоторых из них уже пожирали собаки. Собак в городе было много, захватчики обнаружили целый питомец. В одночасье все эти домашние животные стали дворовыми бродягами, рыскающими в поисках съестного. Есть людей многие ещё побаивались, помнили ещё, как эти двуногие распоряжались их судьбами, но вот мёртвых коней ели даже с какой-то мстительной остервенелостью, поедали даже кишки. Живые люди теперь все спрятались по своим домам, но это их не спасло. Нехристей вытаскивали на улицу, женщин раздевали и от души насиловали, дома грабили. Тысяцкий Константин набрал себе уже целую телегу всяких ценных вещей. Женщины его мало интересовали, боярин был уже человек в возрасте, полноват, живот выделялся шаром из-под кольчуги, бритое лицо уже начинали обвисать по бокам, чтобы скрыть это, боярин носил седые бакенбарды на щеках. Когда телега Константина Добрынича была уже переполнена, он принялся искать славного героя сегодняшнего дня — Добрыню Никитича. Добрыня и Константин оба были боярами, но не были связаны родственными связями. Однако Добрыня получил своё имя не случайно, он был назван в честь отца Константина — знаменитого воеводы Добрыни Малковича, крестившего когда-то Новгород в христианскую веру. Того Добрыни давно уже не было в живых, а молодой Добрыня был живым напоминанием Константину о покойном отце. Тысяцкий нашёл его не сразу, уже под вечер в христианском храме. Здесь собрались христианские священники и лекари, они стояли вкруг возле постели, на которой под одеялом лежала обнажённая девица. Она была тяжело ранена, постель была вся перепачкана в крови, но целители настойчиво продолжали бороться за её жизнь, ведь того требовал от них новгородский боярин. Добрыня стоял бледный, еле живой. Константин даже не сразу его заметил. Взор старого боярина сначала пал на нежную молодую кожу, ещё во многом детское лицо и небольшую, но упругую и полную грудь. Девица билась в агонии, она мучилась, а тысяцкий чувствовал, как к его сердцу приливает кровь, пробуждая оставшиеся ещё с молодости желания.

— Это ты её так? — спросил Константин у Добрыни.

— Я, — отвечал молодой боярин, не отрывая от неё взгляда.

— Мы хорошо поживились сегодня, Добрыня, а ты ещё ничего не взял себе. А ведь ты больше всего достоит владеть богатствами этих сорок. Без тебя мы бы не взяли город.

— Я знаю, владыка, но я не могу её оставить. Она сказала, что её зовут Зоя. Я не знал, что это женщина, думал, это мужчина пытается подло убить меня, пользуясь тем, что я потерял свой щит.

— Не убивайся так из-за этого, владыка, — положил ему руку на плечо Константин, — в Новгороде тебя ждёт Василиса. Она любит тебя, думай о ней.

Но Добрыня ни о чём не мог думать до тех пор, пока кризис не миновал, и лекари не объявили, что девушка будет жить. Зоя измученная заснула, и боярин тоже устроился на ночлег в церкви. Пленных богатырей отыскали в этот же день, но не сразу разобрали, кто есть кто. Некоторые были так изуродованы, что лучше бы им умереть. Кого-то кастрировали, кому-то отрезали язык. Нашли, наконец, и Дуная Ивановича. Его тело пострадало не так сильно: лишь сняли кожу с половины спины и с одной руки выше локтя. Главной пыткой для богатыря было смотреть, как страдают его люди, видеть страдания своих братьев. Когда появился Добрыня, Дунай крепко взял его за руку, и, глядя в глаза, произнёс:

— Добрыня, боярин новгородский, ты спас богатырей от страшной кары, позволь же мне называть тебя братом?

— Да будет так, богатырь, — обнял его Добрыня, — позволь и мне называть тебя родным братом.

— Как тебе будет угодно. Но ты должен знать, что из всех богатырей я единственный, кто страдал по заслугам. Хоть и случайно, но всё же по своей вине я убил княжну Настасью, которая к тому же ждала от меня ребёнка. За это меня и моих людей подвергли пыткам, а до этого с нами обращались хорошо.

— Что ж, Дунай Иванович, тогда ты должен знать, что и за мной есть подобный грех. Я тяжело ранил в бою одну девицу по имени Зоя. Я не знал, что это девушка, но я смог её спасти, лекари сказали, что она будет жить.

— Где она? — оживился богатырь.

— Она в церкви, отдыхает.

Дунай с такой спешкой отправился в церковь, что гуляющие во дворе гуси едва успели разбежаться в разные стороны, а затем мстительно вытянули свои длинные шеи и зашипели. Самые смелые даже погнались за богатырём, но сзади появился другой двуногий, догоняющий первого — Добрыня. В храм он вошёл почти одновременно с Дунаем. Богатырь прошёл мимо священников прямо к постели, в которой лежала Зоя. Даже болезнь и бледность лица не убавили у неё красоты. Она выглядела очень хрупкой и от этого крайне трогательной. Длинные тёмные волосы были распущены, голубые глаза смотрели устало и в то же время с некоторым вопросительным недоумением. Было ясно, что она довольно часто так смотрит на мужчин, гордая и надменная воительница. Дунай на какое-то мгновение смутился под её взглядом и не знал, что сказать, а сказать что-то было нужно.

— Вижу, ты жива, — как-то глупо промолвил он.

— Вижу, ты тоже, — отвечала Зоя. — Не держи зла, воин, за то, что я подвергала пытке твоих людей. Ты убил нашу госпожу, мы были злы на тебя.

— В её смерти был виновен только я, мои богатыри здесь были не при чём.

И Дунай зачем-то сделал шаг по направлению к ней. Но Добрыня преградил ему путь.

— Будь милосерден, мой названный брат. Она всё-таки женщина, хоть и сорока. И она уже заплатила за своё зло.

— Сорока? — усмехнулась Зоя, — так вы нас называете, грязные русы?

— За вашу жадность и любовь к золоту, и вообще ко всему, что блестит на солнце, — пояснил Добрыня.

— Женщины любят драгоценности, — спокойно отвечала полячка, и, кажется, совсем не обиделась, — только мы не выманивали и не выпрашивали у мужчин эти драгоценности, как делают другие. Мы забирали их силой у тех, кто пришёл с оружием на нашу землю.

— Что ж, теперь вашей власти пришёл конец, — произнёс Дунай, — всё из-за того, что вы убивали и мучали христианских богатырей.

— Ну убей же меня, богатырь, как убил её! — прокричала Зоя, и почти выбралась из-под одеяла, но вовремя опомнилась, поняв, что на ней нет одежды. — Для меня лучше умереть, чем попасть в рабство к мужчинам. Думаешь, я не понимаю, что меня теперь ждёт? Здесь, с нашей княгиней Настасьей мы были свободными. Пусть и совсем недолго. Но ты убил её.

Дунай ничего не ответил ей и в расстроенных чувствах вышел прочь из храма. Теперь с ней в небольшой комнате остался лишь один Добрыня. Она смотрела на него с некоторой надменностью, видимо, уже догадывалась, какие чувства пробуждаются в его груди, но тогда она приняла эти чувства за обычное мужское желание. На всякий случай Зоя присмотрела себе металлический подсвечник, которым будет отбиваться от мужских домоганий. Но Добрыня повёл себя совершенно неожиданно.

— Ты ела сегодня? Тебя кормили? — Спросил он, — я распоряжусь. А ещё прикажу, чтобы тебе выдали одежду. Оружие мы тебе дать не можем, сама понимаешь, но, если захочешь уйти, никто тебя держать не будет.

Лицо Зои теперь выражало растерянность и даже смущение. Неужели в этом завоевателе действительно проснулась нежность? В течении следующих дней Добрыня регулярно навещал её, но никогда к ней не прикасался, заботился о ней, как о малом ребёнке, приказывал кормить и никого к ней не подпускал. Меж тем новгородцы постепенно наводили свои порядки в городе. С улиц убрали трупы, закапывать их не стали, все сожгли по старому обычаю. Наладили выпечку хлеба и торговлю с деревенскими. Теперь многие новгородцы стали богачами и уже стали подумывать о том, чтобы задержаться здесь надолго, договориться с польским королём и развернуть в западной Европе свои промысел и торговлю. Константина Добрынича в шутку стали называть паном. Но все мечты развеялись, когда вернулся из ставки князя Бориса сотник Кирилл. Было видно, что тот немного сердится на своего младшего двоюродного брата за то, что тот похитил его славу и за то, что без него повёл сотню в бой. Но в присутствии Константина Кирилл не высказал своего недовольства. Зато рассказал нечто другое своим товарищам-новгородцам.