Поход на полночь. Александр Невский

Но тот бык, что ломился через кусты справа от Александра, как объясняли потом гридни, сто раз припоминая все подробности охоты, наверное, первым взял соперника «на ветер» и стал его обходить. Почуяв соперника, зверь лось ломанулся назад в чащобу, а то неизвестно чем бы эта встреча кончилась. Стремянной Александра, видать, растерялся, и не сообразил его коня поворотить так, чтобы удобно было стрелять или разить мечом. Да и как тут сообразить – и с одной стороны зверюга, и с другой еще один! Поди догадайся, какой первым кинется!

Отец, не проворачиваясь, показал гридням кулак – чтоб стояли молча и допрежь князя стрел не выметывали.

Первый лось грозно заревел, и пришелец двинулся на него, ломая кусты и издавая устрашающий рев… Стук рогов, треск сучьев, сопение, фырканье.

Быки бились в отдалении. Ходуном ходили вершины осинок и березок на месте схватки. Но бой был короток. Побежденный, оборотясь, высочил из ивняка и метнулся прямо на охотников.

Князь пустил стрелу, и Александр увидел, как несколько коротких толстых болтов впились в голову и шею лося. У лося подломились передние ноги, он повалился вперед, взрывая рогами землю. Отец соскочил с коня, и, вытащив кинжал, кинулся к лосю, который еще пытался встать и мотал рогатой головой.

– Куда! Куда! – закричал вабильщик, – А другой-то! Другой!

И тут из кустов бурей на князя обрушился второй лось! Александр видел, как ближний к отцу охотник успел подставить рогатину, но лось был так огромен, что навалясь на нее, переломил древко, как соломину. Спасаясь от его рогов, отец перепрыгнул через поверженного лося, но тот, дрыгая оглоблинами ножищ с острыми раздвоенными копытами, поворачиваясь на спину, придавил его. Охотники кинулись к упавшему князю, выставив рогатины. Но второй раненный лось, низко наклонив голову к земле и неотвратимо наступая, мотал рогами и разметывал рогатины будто камышины. Охотники пятились перед совком лосиных рогов. Под всадниками забились кони. Александр, себя не помня, схватился за луку седла, и мотался на обезумевшем от страха меринке, как тряпка. Но Федор, будто кот с крыши, прыгнул к наступавшему лосю и оказался позади его рогов. Подступив к самому зверю, ближе двух шагов, вбил стрелу в лосиный глаз. Глаз вскипел под ушедшим по самое оперенье коротким болтом и лось, сразу обмякнув, повалился на бок…

Александр опомнился, когда гридень поймал за узду его коня и огладил. Подошел, прихрамывая, отец.

– Ну что?.. – сказал он, смеясь, – Аника воин, ты и тетивы не спустил ни разу…

Жаром стыда обдало Александра.

– Не горюй! – сказал отец, обнимая прижавшегося к нему Федора. – Тут лосей полон бор! И на твою долю хватит! В другой раз и ты стрельнешь…

И тут из кустов на просеку вылетел, точно его выбросили оттуда, заяц. От неожиданности он присел и, совсем ошалев, скакнул в сторону. Почему Александр выстрелил в зайца, он так себе всю жизнь объяснить и не мог! Да ведь не просто выстрелил, а попал! Заяц завертелся, пришитый стрелою не то к какой-то коряге, не то к земле, закричал как ребенок. Охотники загоготали, заскалились… сим смехом заглушая свою, чуть не стоившую князю жизни, нерасторопность.

– Вона как стрелил! Востер глазок! Молодца!

Острым ножом полоснул Александра по сердцу заячий, схожий с детским плачем, крик. А заяц все верещал, все бился, ничуть не слабея…

И князь, глянув своими стальными серыми глазами в самую душу сына, сгреб его с седла мощной своею рукой, поставил наземь и вложил в дрожащую ладонь княжича длинный охотничий кинжал: – Иди, добей.

На подламывающихся ногах, споткнувшись обо все коряги, что попались на пути, Александр подошел к зайцу. Зверек затих и только судорожно скреб задними ногами, из огромных глаз его катились настоящие, княжич обмер, настоящие слезы…

– Ну! – сказал неотступно следовавший за сыном спиной князь Ярослав. – Добей, не мучай его!

– Рукоятью бей по голове, – деловито подсказал Федор, – шкуру не порти.

Александр, зажмурившись, ударил….

– Какая у него шкура! – сказал отец, вытаскивая стрелу из пня, – Дрянь линялая…

Он снял зайца со стрелы и зашвырнул его в кусты.

– Ни что, сынок, – сказал он с неожиданной грустью в голосе, – обвыкнешь. Притерпишься. Поспешайте, робяты, – поторопил он гридней, – вон уж солнце как пригревает, счас мухота налетит! Потрошите скорей. А то наширяет мухота в мясо опарышей, опосля и не промыть будет…

Но гридни и без княжеского понукания торопились. Одни на расчищенной полянке настелили елового лапника. Другие спешно потрошили лосей, вываливая из них сизо-кровавые кишки. Шкуру не снимали, а уложили туши на лапник распоротыми животами вниз, растянув в стороны задние и передние лосиные ноги, чтобы мясо мух не приманивало.

– Как ввечеру солнце сядет – мухота пропадет, по холодку, на волокушах конями вывезем.

Оставшиеся охранять добычу охотники развели костер, сели трапезничать.

– Княжич, – позвали от костра, стоявшего в сторонке, Александра, – спробуй лосиной печенки – скусно. Немолодой дружинник протягивал Александру окровавленной рукой кусок только добытой теплой лосиной печень: – Вота как! – говорил он, откусывая от блестящего парного ломтя. Пол лица и борода были вымазаны у него лосиной кровью. – Печенку-то можно прямо так исть – сладкая. А шулюм19) мы апосля наварим.

Александр глянул на дружинника, на гору вонючих потрохов с желваками синих кишок, и закрыв рот ладонью, отбежал в кусты. Там его согнула рвота.

– Вона… Вона! – приговаривал, умывая его, бледного и обмякшего, тиун Яким. – Чего сомлел-ти! Чай не младенец! Пора, княжич, себя в руках держать! Че ты как девка!

Возвращаясь в город, охотники весело переговаривались, смеялись, всадники, ехавшие стремя в стремя, обнявшись, горланили песню. Брат Федор ехал рядом с отцом, о чем-то с ним оживленно разговаривая. А он – Александр, едва держался в седле, его мутило, голова кружилась, и тошнота подступала к горлу.

В истопленной по случаю охоты бане он париться не стал, а только облился горячей и ледяной водой, отерся холстиной да и побрел к себе в опочивальню, рухнул на постель. Душил стыд, что он оплошал, и что охота, про которую он столько слышал и так ее ждал, оказалась совсем не такой, о чем мечталось, а главное, что он, по всему выходит, для потехи этой княжеской не гож… И стоял в ушах, резал душу детский заячий крик…

Как пришла, мать он и не слышал – неверно чуть забылся сном. Когда открыл глаза, она сидела рядом и гладила его по голове теплой ласковой ладонью.

– Мама! – выговорил он, припадая к материнской руке губами, и заплакал.

Мать обхватила его голову, прижала к своему большому животу (сколько помнил мать Александр, она всегда была в тягостях – всегда носила во чреве новое дитя).

– Мама! – говорил он, всхлипывая, – Негожий я к охоте. И князь я стану никудышный…

– Ну что ты, что ты… – утешала его мать. – Не печаль сердечко. Откудова тебе знать стать, каков ты во князья будешь…Ты молись, да на Господа уповай. Он поможет и приставит к службе твоей. На Господа уповай, ему всем сердцем служи, а уж Он твою жизнь управит…

– Мама… Я зайца убил, а он как дитё кричал! За что я его убил! Что он мне соделал! А я его убил!

– Да полно, детушка! Полно сокрушаться.

– Я ведь в него и не целил совсем, так – будто под руку кто подтолкнул…

– Вот ведь оно как… – целуя его и укачивая как младенца, говорила мать, – А спомни, как батюшка в церкви читает: когда Христос расслабленного-то исцелил, что от рождения недвижимый сорок лет лежал. А ученики-то и спрашивают Христа, каких ради грех он от рождения страдал? А Христос-то и ответил – может, для того, чтобы я явил на нем чудо. Может, и зайца-то этого ты стрелил, чтобы понятие в тебе было – убивать-то хоть на охоте, хоть зверя какого – непросто. А для забавы – грех! Он хоть и заяц, а и в нем дыхание Божье!