Поход на полночь. Александр Невский
Шрифт:
– А вот Федор то нынче как! А я…
– Ну, так Федор тебя старше. Он не сегодня – завтра вьюнош…
– У него и рука-то воина и сердце храбро! А я испугался!
– Погоди, сынушка, и твоя рука тверда сделается. А что сердце у тебя как воск, так и слава Богу… Вон их сколь с каменными-то сердцами, бессовестных… Им что убить, что обмануть, что украсть, и душа не болит…
– Вот Федор настоящим князем будет! А я…
– Да почем ты знаешь, – засмеялась мать, – кто кем будет! И Федор князем будет, и ты… Ты лучше помолись, да спи… Спи, Ангел Хранитель сердечко твое и утишит…
Но Александр долго уснуть не мог, и после молитвы, когда Федор, разметавшись на постели, уже третий сон досматривал, он пошел в молельню и
– Федор – истинно сокол! Как он с коня-то метнулся!.. Никто, и опытные бояре да гридни помыслить ничего не успели, а он – истинно как сокол с поднебесья… А вот Александр не воист… Совсем не воист! Трудно ему будет…
– Господь не без милости…Он и Александра не оставит…
– Пора робят в поход брать, – говорил отец, – Федор – гожий, а вот Александра куда? Мал, что ли? А может, от природы такой? Да вроде не в кого… Ну, не в монахи же ему!..
– Да какой поход! – охнула мать – Они ж дитенки совсем!
– Эх, мать… – горестно вздохнул князь. – Все под Богом ходим! Вот как меня не станет, мало ли что, а они не воисты… Что ж делать – надо к бою приучать! Уж как-то исподволь, малого Александра в обозе, а все ж надо их к походной жизни приваживать. Мир-то каков? Все в крови по уши! Вот на Новгород вместе и пойдем. Апосля ведь – им там княжить, а не ироду этому Черниговскому!
3.
Однако рать на Новгород не пошла. Как теперь понимал, читая страницы летописи Александр, тому были причины. Князь Черниговский не смог прекратить голод в Новгороде, усилившийся после того, как князь Ярослав перекрыл дорогу хлебным обозам и стругам с зерном через Волок Ламский.
Александр читал страшные известия тех лет, когда трупы людей валялись по всему Новгороду, умирающие с голоду ели липовый лист, древесную кору, сосну, мох, конину, псину, кошек, а случалось, и мертвечину! «Простая чадь убивала людей и ядаху" Дрожь пробирала его, когда представлялось, как матери голодными глазами глядят на младенцев своих, не помышляя, чем их насытить, но гоня от себя молитвой неотвязные мысли, что вот, мол, сам младенец суть еда и есть!
Нужно ли было такое свирепое понуждение? Не рисковал ли князь Ярослав вызвать общий гнев и ненависть всех новгородцев, в том числе и своих многочисленных сторонников – ведь голодовали-то все! Ну, черниговские прихлебатели – за дело, а ярославовы-то послушники за что? Надо ли было так народ давить? «Иные злые человецы почали добрых людей домы зажигати чююче рожь» Вот ведь каков результат свирепого понуждения!
Но Александр понимал теперь, что у отца иного выхода, как перекрыть хлебную дорогу и обречь новгородцев на страшные муки голода, не было! Должен либо давить, либо отступиться от Новгорода навсегда! А ведь Новгород даром что ни вотчина княжеская, правил-то в нем Ярослав умело! Толково! Однако многие новгородцы этого не ценили и не понимали! А что смерд вообще понимать может?! Сыт, здоров, войны нет – и слава Богу! А князь – он ведает, что нынче сыт да мирен, а завтра – размир да глад! И готовится, к тому нужно – а это и хлопотно, и накладно! Дальновидных-то князей не любят! Мол, чего о худом гадать, когда кругом благодать? А смерда бессмысленного, горластого слушать не след. Отец учил братьев: «Хуже нет – как чернь вас бояться не будет!» Где сила, там и страх! Так-то вот, когда по уму!
Однако, вышло-то вовсе не по отцову рассуждению! И неизвестно как бы обернулось голодное
томление Новгорода князем Ярославом. И не по уму случилось, (по уму-то – весь бы Новгород вымер – покойников и так уже счисляли без малого в пятьдесят тысяч), а по молитве!Александр прекрасно помнил то, о чем сейчас читал в летописи:
«В то же лето приходил преосвященный митрополит всея Руси Кирилл 20) к великому князю Юрию и к брату его Ярославу, и к Святославу, и к Константиновичам Васильку, Всеволоду и Владимиру21) от киевского князя Владимира Рюриковича, а от черниговского князя Михаила пришел епископ Порфирий; пришел с ними и игумен пречестного монатыря Святого Спаса в Киеве на Берестовом Петр Акерович, и другой муж Владимира [Рюриковича] – стольник его Юрий. Эти трое приходили с митрополитом, прося примирить Михаила с Ярославом. Ибо Михаил был не прав, нарушая крестное целование Ярославу, и Ярослав хотел идти на Михаила. Бог же не допустил этого… Ибо послушал Ярослав брата своего старейшего Юрия, и отца своего митрополита, и епископа Порфирия и заключил мир с Михаилом, и была радость великая… Много же даров дали оба князя, Юрий и Ярослав, отцу своему митрополиту, и епископу Порфирию, и игумену Спасскому, и взяли благословение от них, и отпустили их каждого к своему князю».22)
Александр при том замирении княжеском не был – мал еще, да и Федора отец с собою во Владимир не брал – потому братья не ведали, как там во Владимире дело обернуться могло. Вернулся отец – ни радостен, ни печален, но как бы другой человек. Не стало в нем злого веселья. Сумрачен сделался и молчалив. Почасту в молельне закрывался и выходил оттуда угрюмым и сосредоточенным. Глаза наплаканные от сыновей прятал. Теперь понимал Александр, что замириться-то отец с Михаилом замирился, а в душе своей его не простил. Тем более, что Михаил из Новгорода сам-то вышел, а сына малолетнего своего Ростислава в Торжке, понимай, пригороде новгородском, оставил! Стало быть, от Новгорода все едино не отступился! И что теперь предпринимать князю Ярославу – непонятно.
Но сказано, человек предполагает, а Бог располагает. Прискакал из Новгорода вестник, сообщил, с коня свалившись:
– Новгородцы княжичу Ростиславу показали путь из Торжка к отцу в Чернигов!
Золотые пояса собрались в митрополичьей палате, теперь верх взяли сторонники Ярослава – дали посадничество Степану Твердиславичу, а тысяцкое Миките Петриловичу. Они нашли повод обвинить Михаила Черниговского в нерадении и высказали на вече все его вины, разумеется, не Ростиславу, который по молодости возраста и понять-то не мог – какую вину ему вычитывают, но через Ростислава выказали свои резоны князю Михаилу Черниговскому: «Отец твой обещал на коня сесть на войну с Воздвижения и крест целовал, а вот уже Николин день. С нас крестное целование снято; а ты пойди прочь, а мы себе другого князя промыслим».
Вскоре явились послы в Переяславль, «по всей воле новгородской» звать князя Ярослава назад в Новгород.
«Ярослав же спешно пришел к Новгороду, месяца декабря в 30-й день, и созвали вече, и целовал [князь] Святую Богородицу на грамотах на всех Ярославлих. И, пробыв две недели, пошел опять в Переяславль, взяв с собою младших мужей новгородских; а сыновей своих двух, Федора и Александра, посадил в Новгороде…»23)
Глава четвертая
Горькая свадьба
1.
Воротились в декабре 1230 года в Новгород под колокольный звон, с честью и славою. Впереди шла отборная сотня княжеской дружины. Стучали копытами кони суздальцев по деревянным мостовым Новагорода. Посверкивали кольчуги, шлемы, алым крылом помывал плащ князя Переяславского Ярослава Всеволодовича. Грозно украшал гордую голову Ярослава шлем с поднятой позолоченной личиною, грозно и прекрасно было мужественное лицо его. Таким и запомнил его навсегда Александр, ехавший рядом с Федором, чуть позади отца.