Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Неизвестно, была ли у них такая мысль, но нет сомнения, что только счастливая звезда императора спасла его от этой беды. В самом деле, не только в Кремле находился склад пороха, о котором мы ничего не знали, но в эту самую ночь заснувшие часовые, расставленные очень небрежно, пропустили целый артиллерийский парк, который вошел и расположился под самыми окнами Наполеона.

Это было в тот момент, когда пламя бушевало со всех сторон, когда ветер с силой гнал огонь к Кремлю, и под влиянием этого грандиозного костра с каждой минутой становился сильнее. Отборное войско императора и сам он неминуемо погибли бы, если бы хоть одна искра из тех, которые летели на наши головы, упала на артиллерийский ящик. Поэтому-то в течение нескольких часов участь целой армии зависела от летавших кругом маленьких искорок.

Наконец начало светать. Угрюмый и пасмурный день присоединился к этому ужасу, отняв у него блеск и заставив его побледнеть. Многие из офицеров искали убежища в залах дворца. Начальники их и Мортье, побежденные пожаром, с которым они боролись неустанно в течение тридцати шести часов, тоже явились, изнемогая от усталости и отчаяния.

Они молчали, и мы обвиняли себя. Большинство было убеждено, что первоначальной причиной этого бедствия явилось пьянство и неповиновение солдат, а теперь буря заканчивала начатое. Мы глядели друг на друга с отвращением и с ужасом думали о том крике всеобщего возмущения, который поднимется в Европе. Мы заговаривали друг с другом, потупив глаза, подавленные этой страшной катастрофой, которая оскверняла нашу славу, отнимала у нас плоды нашей победы и угрожала нашему существованию в настоящем и будущем!

Мы были теперь не больше чем армией преступников, и небо и весь цивилизованный мир должны были осудить нас! Из этой мрачной бездны мыслей и взрывов ненависти против поджигателей мы могли выбраться, только жадно отыскивая все, что указывало на русских как на единственных виновников этого страшного несчастья.

В самом деле, офицеры, прибывавшие из разных мест, давали одинаковые показания. В первую же ночь, с 14 на 15 сентября, огненный шар опустился на дворец князя Трубецкого и сжег его. Это, был сигнал. Тотчас же после этого загорелась биржа [159] . Были замечены русские полицейские солдаты, которые разводили огонь посредством пик, вымазанных смолой. В других местах коварно положенные гранаты разрывались на печах некоторых домов и ранили солдат, толпившихся возле печки. Тогда, удалившись в уцелевшие кварталы города, солдаты искали там убежища, но в домах, запертых и необитаемых, они услышали слабый звук взрыва, сопровождаемый легким дымком. Но дым этот быстро становился гуще и чернее, потом принимал красноватый оттенок, наконец делался огненным, и вслед за тем пламя охватывало все здание. Все заметили мужчин с отвратительными лицами, покрытых лохмотьями, и разъяренных женщин, которые бродили вокруг горевших домов, дополняя собой страшную адскую картину. Эти негодяи, опьяненные водкой и удачей своих страшных преступлений, даже не скрывались. Они пробегали по улицам, объятым огнем, их заставали с факелами в руках, старающимися распространить пожар. Приходилось саблей рубить им руки, чтобы заставить их выпустить факелы. Мы говорили друг другу, что эти разбойники нарочно были выпущены русскими, чтобы сжечь Москву, и, конечно, такое крайнее решение могло быть принято только из патриотизма и приведено в исполнение исключительно при помощи преступления.

159

Пик пожаров в Москве приходится на 15–17 сентября 1812 г. Пожары продолжались 18 и 1–9 сентября, но затем они начали ослабевать, в этом помог начавшийся дождь и утихший ветер. Отдельные районы Москвы горели и в последующие дни.

Тотчас же был отдан приказ судить и расстреливать тут же на месте всех поджигателей. Армия была на ногах. Старая гвардия, занявшая. Кремль, взялась за оружие. Багаж, навьюченные лошади заполнили все пути. Мы были в большом унынии от усталости и огорчения, что лишились такой хорошей стоянки. Мы были господами Москвы, а между тем нам приходилось уходить из нее без всяких жизненных припасов и располагаться лагерем у ее ворот!

В то время как наши солдаты боролись с пожаром и армия старалась вырвать у огня его добычу, Наполеон, которого не решались будить ночью, проснулся при двойном свете — начинающегося дня и пламени. В первый момент он рассердился и хотел приказывать этой стихии, но вскоре смирился, покорившись невозможности. Изумленный тем, что, поразив в самое сердце империю, он наткнулся на другие чувства, чем покорность и страх. Наполеон увидел себя побежденным. На этот раз его превзошли в решительности!

Победа, которой он все принес в жертву, гоняясь за ней, вдруг исчезла на его глазах, в вихрях дыма и пламени! Им овладело такое сильное волнение, словно его пожирал тот самый огонь, который окружал его со всех сторон. Наполеон не находил себе места, каждую минуту вскакивал и опять садился. Он быстрыми шагами бегал по комнатам, и во всех его жестах, в беспорядке его одежды выражалось необычайное беспокойство. Из его стесненной груди вырывались по временам короткие, резкие восклицания:

— Какое ужасающее зрелище! Это они сами! Столько дворцов! Какое необыкновенное решение! Что за люди! Это скифы!

Между ним и пожаром пролегали большое пустынное пространство, дальше была Москва-река и ее две набережные. Между тем оконные рамы, на которые он облокачивался были горячими, и, несмотря на постоянную работу солдат, помещавшихся на железной крыше дворца, им не удавалось все-таки сметать все искры, попадавшие туда.

В эту минуту распространился слух, что Кремль минирован. Об этом передали русские, и это подтверждалось их писаниями. Несколько слуг потеряли головы от страха, но солдаты невозмутимо ждали приказаний императора и решения своей судьбы. Наполеон, однако, отнесся к этому слуху с улыбкой недоверия. Тем не менее продолжал взволнованно ходить по комнате, останавливаясь у каждого окна и устремляя взоры на страшную бушующую стихию, вырывавшую у него из рук его лучшую победу, завладевавшую всеми мостами и проходами в крепость и державшую его самого, точно в осаде, грозя ежеминутно захватить все окружающие дома и оставить ему только стены Кремля!

Воздух кругом был наполнен дымом и пеплом. Ночь приближалась, и к опасностям, окружавшим нас, прибавилась еще темнота. Ветер равноденствия, точно в согласии с русскими, все усиливался. Прибежали Мюрат и принц Евгений, и они вместе с Бертье, проникнув к императору, на коленях и со слезами умоляли его, чтобы он покинул это место бедствия. Но все было тщетно!

Наполеон, завладевший, наконец, дворцом царей, упрямился, не желая уступить этой победы даже пожару, как вдруг раздался крик: «Кремль горит»! Передаваясь из уст в уста, он заставил нас выйти из нашего состояния оцепенения. Император вышел, чтобы посмотреть, насколько велика опасность. Два раза огонь появлялся и был потушен в том самом здании, в котором находился император. Но башня арсенала еще продолжала гореть. Там нашли русского полицейского солдата и привели его. Наполеон просил допросить его в своем присутствии. Этот русский был поджигатель. Он исполнил приказание по сигналу, данному его начальником. Значит, все было обречено на гибель, даже древний священный Кремль!

Император сделал жест презрения и досады, и несчастного поволокли во двор, где взбешенные гренадеры закололи его штыками.

Но этот инцидент заставил Наполеона решиться. Он быстро спустился по лестнице, знаменитой избиением стрельцов, и приказал, чтобы его проводили за город, на петербургскую дорогу, к Петровскому императорскому дворцу.

Однако мы находились в осаде, среди океана огня, который блокировал все ворота крепости и не допускал выхода из нее. После некоторых поисков удалось найти подземный ход к Москве-реке. И вот через этот выход Наполеон, его офицеры и его гвардия вырвались, наконец, из Кремля. Но выиграли ли они что-нибудь от этого? Они находились теперь ближе к пожару и не могли ни двигаться вперед, ни оставаться здесь. Куда идти, как пройти через это море огня? Пепел слепил глаза, а буря оглушала нас, и даже те из нас, кто уже успел несколько ознакомиться с городом, не могли теперь ориентироваться, так как улицы исчезли среди дыма и облаков.

А между тем надо было торопиться. С каждой минутой усиливалось вокруг нас завывание пламени. Единственная узкая, извилистая и все еще горящая улица скорее казалась входом в этот горящий ад, нежели выходом из него. Император, не колеблясь, пустился пешком через этот опасный проход. Он продвигался среди треска пламени горящих сводов, грохота обрушившихся столбов и раскаленных железных крыш, валившихся вокруг него. Эти обломки затрудняли его путь. Пламя, с яростным шумом пожиравшее здания, среди которых мы шли, и раздуваемое ветром, высоко понималось и загибалось над нашими головами. Мы шли по земле, охваченной, огнем, под пламенеющим небом и между двумя стенами огня! Жар обжигал нам глаза, а между тем мы должны были держать их открытыми, чтобы видеть опасность. Жгучий воздух, горячий пепел, огненные искры — все это затрудняло дыхание. Мы почти задыхались в дыму и обжигали себе руки закрывая ими свое лицо от жара и сбрасывая искры, которые ежеминутно осыпали нас и проникали в одежду.

Среди этого невыносимого бедствия, когда, казалось, нашим Опасением было бы быстрое бегство, наш нерешительный и смущенный руководитель вдруг остановился. Вероятно, тут бы и кончилась наша жизнь, полная приключений, если бы солдаты 1-го корпуса не узнали императора среди вихрей пламени. Они тотчас же подбежали и помогли ему выбраться из дымящихся обломков целого квартала, уже обращенного в пепел.

Тут-то нам повстречался Даву, принц Экмюльский. Раненный в сражении у Москвы-реки, он велел принести себя на пожар, чтобы извлечь оттуда Наполеона или погибнуть вместе с ним. Увидев императора, он с восторгом бросился к нему. Император ласково обошелся с ним, но с тем спокойствием, которое никогда не покидало его в минуты опасности.

Раньше, чем выйти из этого моря бедствий, ему пришлось пройти мимо длинного обоза с порохом, который дефилировал в огне. Это была немалая опасность, но, по крайней мере, последняя, и к ночи он уже был в Петровском.

На другое утро, 17 сентября, Наполеон прежде всего взглянул в сторону Москвы, надеясь, что пожар уже прекратился. Но он продолжал бушевать с прежней силой. Весь город представлял сплошной огненный смерч, который поднимался к самому небу и окрашивал его цветом пламени. Наполеон долго смотрел на эту зловещую картину в угрюмом молчании и, наконец, воскликнул: «Это предвещает нам большие несчастья!»