Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I

Усилие, сделанное им, чтобы достигнуть Москвы, истощило все его военные средства. Москва была пределом всех его планов, целью всех его надежд, и теперь она исчезла на его глазах! Что предпринять ему дальше? Всегда такой решительный, он начал колебаться. Он, который в 1805 г., не задумываясь отказался сразу от подготовленной с таким трудом и с такими расходами высадки в Англию и, находясь в Булон-сюр-Мер [160] , решил захватить врасплох и уничтожить австрийскую армию, совершивший все походы Ульмской кампании вплоть до Мюнхена и диктовавший год спустя, с такою же безошибочностью, все движения своей армии вплоть до Берлина, — этот самый человек как раз в день вступления своего в Москву и назначения в ней губернатором того, кого он имел в виду, почувствовал нерешительность и остановился пораженный! Никогда, даже самым близким людям и своим министрам, не доверял он своих наиболее смелых планов и они узнавали о них лишь из приказаний, которые должны были выполнять! И вот он вынужден был теперь советоваться с ними, испытывать нравственные и физические силы тех, кто окружал его!

160

Булон-сюр-Мер, или Булонский лагерь — грандиозный военный лагерь французской армии (1804–1805), сооруженный по приказу Наполеона на севере Франции близ Булони (главный лагерь находился около Мулен-Юбера), куда стягивались войска для предполагаемой высадки в Англии. Оттуда французская армия выступила для войны с третьей антинаполеоновской коалицией.

Во всяком случае, он хотел сохранить прежний порядок. Он объявил, что пойдет на Петербург [161] . Эта победа была начертана на его картах, до сих пор оказывавшимися пророческими. Различным корпусам был даже отдан приказ держаться наготове [162] . Но это решение было только кажущимся. Он просто хотел выказать твердость или же пытался рассеять свою печаль, вызванную потерей Москвы. Поэтому Бертье и в особенности Бессьер без труда отговорили его, доказав ему, что состояние дорог, отсутствие жизненных припасов и время года не благоприятствуют экспедиции.

161

«В Петербурге после сдачи Москвы царила паника: там начали уже складывать вещи и уезжать. Больше всех торопилась и ужасалась Мария Федоровна, мать Александра, ярая ненавистница Наполеона. Она хотела скорого заключения мира. Константин хотел того же. Аракчеев оробел, тоже очень хотел мира». (Тарле Е. В. ук. соч., с. 360).

162

Ульмская операция 1805 г. — стратегический триумф Наполеона. В начале войны с третьей коалицией Великая армия Наполеона окружила и заперла в крепости Ульм австрийские войска под командованием генерала Мака. Положение австрийцев стало безвыходным. Двадцатого октября 1805 г. армия Мака со всем оружием, запасами, обозами, артиллерией и знаменами капитулировала. В плен было взято 32 тысячи австрийцев. Ульмская капитуляция явилась одним из позорных поражений III коалиции и стала началом ее конца.

Как раз в этот момент было получено известие, что Кутузов, бежав к востоку, внезапно повернул к югу и теперь находится между Москвой и Калугой [163] . Это был еще один лишний довод против экспедиции в Петербург. Все указывало на то, что теперь надо идти на эту разбитую армию, чтобы нанести ей последний удар, предохранить свой правый фланг и свою операционную линию, завладеть Калугой и Тулой, житницей и арсеналом России, и обеспечить себе короткий, безопасный и новый путь отступления к Смоленску и Литве.

163

Девятнадцатого сентября 1812 г. русская армия заняла позицию на левом берегу реки Пахры близ села Красная Пахра на Старой Калужской дороге. Двадцать четвертого сентября русская кавалерия перерезала Смоленскую дорогу, являвшуюся для Наполеона единственным путем сообщения.

Кто-то предложил вернуться к Витгенштейну, на Витебск.

Наполеон оставался в нерешительности среди всех проектов. Ему улыбалось только одно — завоевание Петербурга! Все другие проекты казались ему лишь путями отступления, признаниями ошибок. И, либо из гордости, либо из политики, не допускающей ошибок, он отверг их все.

Оставалась едва только треть армии и треть столицы. Но он сам и Кремль еще стояли на ногах. Его слава еще не померкла, и он уверил себя, что два таких великих имени, как Наполеон и Москва, соединенные вместе, окажутся достаточными для завершения всего. Он решился вернуться поэтому в Кремль, который» к счастью, удалось сохранить одному из батальонов гвардии.

Лагерь, через который ему надо было проехать, чтобы достигнуть Кремля, имел странный вид. Он находился среди поля, покрытого густой холодной грязью. Везде были разведены большие костры из мебели красного дерева, оконных рам и золоченых дверей, и вокруг этих костров, на тонкой подстилке из мокрой и грязной соломы, под защитой нескольких досок, солдаты и офицеры, выпачканные в грязи и почерневшие от дыма, сидели, или лежали в креслах и на диванах, крытых шелком. У ног их валялись груды кашемировых шалей, драгоценных сибирских мехов, вытканных золотом, персидских материй, а перед ними были серебряные блюда, на которых они должны были есть лепешки из черного теста, спеченные под пеплом, и наполовину изжаренное и еще кровавое лошадиное мясо. Странная смесь изобилия и недостатка, богатства и грязи, роскоши и нужды!

На пространстве между лагерями и городом постоянно встречались толпы солдат, тащивших свою добычу или же гнавших перед собой, точно вьючных животных, мужиков, нагруженных добром, награбленным в их же столице. Пожар обнаружил, что в Москве оставалось еще около 20 тысяч жителей, которых сначала не заметили в этом обширном городе. Некоторые из московских жителей, мужчины и женщины, были хорошо одеты. Это были купцы. Они укрывались с остатками своего имущества у наших костров и жили вместе с нашими солдатами, опекаемые одними и терпимые или не замечаемые другими.

Около десяти тысяч неприятельских солдат точно так же бродили в течение нескольких дней среди нас, пользуясь полной свободой. Некоторые из них были даже вооружены. Наши солдаты относились к побежденным без всякой враждебности, не думая даже обратить их в пленников, — быть может, оттого, что они считали войну уже конченной или, быть может, здесь сказывались беспечность и сострадание, ибо вне битвы французы не любят иметь врагов. Поэтому они разрешали им сидеть у своих костров и даже больше — допускали их как товарищей во время грабежа. Только тогда, когда порядок несколько восстановился и когда начальники организовали мародерство в правильную фуражировку, замечено было это громадное количество отставших русских солдат. Приказано было их захватить, но уже около семи-восьми тысяч этих солдат успели скрыться, и скоро нам пришлось с ними сражаться.

Вступив в город, император был поражен еще более странным зрелищем. От всей огромной Москвы оставалось только несколько разбросанных домов, стоявших среди развалин. Запах, издаваемый этим поверженным колоссом, сожженным и обуглившимся, был очень неприятен. Горы пепла и местами оставшиеся стоять остовы стен и полуразрушенные столбы были единственными признаками пролегавших здесь улиц.

Предместья были переполнены русскими, мужчинами и женщинами, в полуобгорелой одежде. Они блуждали, точно призраки, среди развалин. Одни из них сидели, скорчившись, в садах, другие копали землю, отыскивая в ней какие-нибудь овощи или дрались у ворот из-за остатков мертвых животных, брошенных армией. Немного дальше можно было видеть, как некоторые из них бросались в реку, чтобы извлечь оттуда зерно, которое Ростопчин велел потопить, и, выловив его, тут же съедали, без всякого приготовления, не взирая на то, что оно уже подмокло и загнило.

Император видел, что его армия рассеялась по всему городу. Его путь затруднялся длинной вереницей мародеров, которые шли за добычей или возвращались с ней. У входов в погреба, перед дверьми дворцов, лавок и церквей виднелись шумные сборища солдат, старавшихся их выломать.

На каждом шагу попадались груды изломанной мебели, которую выбрасывали из окон, чтобы спасти от огня, а потом бросили для другой более заманчивой добычи. Таковы уж солдаты! Они постоянно хватают все без разбора и, нагрузившись выше всякой меры (как будто они в состоянии все унести!), скоро падают в изнеможении и вынуждены бросить часть своего груза.

Все дороги были загромождены. Площади, как и лагеря, превратились в базары, где происходила меновая торговля, и каждый обменивал излишнее на необходимое. Там продавались за бесценок самые редкие вещи, не имевшие ценности в глазах своих владельцев, зато другие предметы, вследствие обманчивой внешности, приобретались за дорогую цену, далеко превышающую их действительную стоимость. Золото, занимающее меньше места, обменивалось с большой потерей на серебро, которое трудно было отнести в ранцах. Всюду солдаты сидели на тюках различных товаров, среди груд сахара и кофе и самых изысканных вин и ликеров, которые они желали бы променять на кусок хлеба. Многие их них под влиянием опьянения, усиливающегося от холода, падали вблизи пламени, которое их настигало, и тут же погибали.

Однако все же большинство домов и дворцов, уцелевших от пожара, послужило убежищем для начальников, и все, что заключалось в них, сохранилось в целости. Они с огорчением смотрели на это страшное разрушение и на грабеж, являвшийся его неизбежным результатом. Некоторых из нашего отборного войска тоже упрекали в том, что они подобрали то, что могли отнять у огня, и воспользовались этим. Но таких людей было так мало, что их можно было назвать по именам. У этих пылких людей война была страстью, заставлявшей предполагать существование и других страстей. Это не было жадностью, потому что они ничего не накопляли для себя и брали то, что попадалось под руку, чтобы отдавать другим, и расточали все, полагая, что они за все заплатили собственной опасностью [164] .

164

Характерно, что когда армия Наполеона занимала столицы европейских государств — Берлин, Вену, Мадрид, Варшаву, случаев грабежей, мародерств и насилия над местным населением со стороны французских солдат не наблюдалось. Командование делало все возможное, чтобы сохранять в занятом войсками городе спокойствие и порядок, и для этого весьма активно сотрудничало с местными властями. В армии Наполеона была очень строгая дисциплина — мародерство, грабежи, насилие над мирными жителями карались смертной казнью (расстрелом) либо длительным сроком каторжных работ. В занятой ими Москве французские солдаты вели себя совершенно иначе. Грабежи и мародерство приняли массовый характер. Этому есть вполне логичное объяснение: армия вступила в Москву, брошенную жителями и подожженную ими! Солдаты видели оставленное москвичами имущество, квартиры, склады, магазины, и т. д., которое обречено на уничтожение. Естественно, они не могли удержаться от соблазна присвоить себе добро, которое никому не принадлежит, никем не охраняется, да и вдобавок ко всему, вскоре сгорит в огне пожара. Потому и начались грабежи, которые приняли громадный размах. Дело дошло до того, что грабить начала Императорская гвардия. Многочисленные приказы, издаваемые командованием, запрещавшие грабежи и мародерство и грозившие суровыми наказаниями тем, кто осмелится их нарушить, практически никакого успеха не имели. Грабили почти все, действуя по принципу «Если я не возьму это имущество, то оно все равно сгорит!». Естественно, все это приводило к упадку дисциплины французских солдат и моральному разложению армии. Чем дольше наполеоновские войска находились в Москве, тем больше эти явления усиливались.