Похождения бравого солдата Швейка во время Мировой войны Том II

Этот текст он повторял все тише и тише; наконец, он замолк и тупо уставился в газетный лист с объявлениями, предоставив, таким образом, Швейку возможность завести на ломаном немецком языке разговор о происшедшем с ним печальном недоразумении.

Швейк начал с того, что он, мол, был совершенно прав, когда утверждал, что надо было итти в Фельдштейн по берегу ручья и что не его в том вина, ежели какой-то неизвестный ему русский солдат бежал из плена и вздумал выкупаться в пруде, мимо которого пришлось проходить ему, Швейку, потому что его долг, как квартирьера, обязывал его итти в Фельдштейн кратчайшим путем. Известно, русский задал стрекача, как только его увидел, и бросил свою форменную одежду на произвол судьбы. Ну, а так как он, Швейк, слышал, что на фронте используют форму убитых неприятельских солдат для разведочной службы, то он и надел на себя, опыта ради, оставленную одежду, чтобы посмотреть, как он стал бы себя чувствовать в подобном случае, в чужой форме.

Разъяснив таким образом все это недоразумение, Швейк заметил, что совершенно попусту тратил слова, ибо фельдфебель давно уже крепко спал, еще раньше, чем Швейк добрался до пруда.

Швейк подошел к нему и фамильярно тронул его за плечо. Этoгo оказалось достаточным, чтобы тот моментально свалился со стула на пол, спокойно продолжая похрапывать.

— Виноват, господия фельдфебель, — промолвил Швейк, козырнул и вышел из канцелярии.

Тем временем военно-строительная часть изменила свои планы и распорядилась, чтобы группа пленных, в которой находился Швейк, была отправлена прямо в Перемышль для восстановления железнодорожного пути Перемышль — Любачев.

Итак, все осталось по-старому, и Швейк продолжал свою одиссею среди русских пленных. Конвойные-венгры форсированным маршем гнали партию вперед и вперед.

В какой-то деревушке, где был сделан привал, они столкнулись на базарной площади с обозам. Несколько в стороне от повозок стоял офицер и с любопытством глядел на пленных. Швейк выскочил из рядов, вытянулся перед офицером и крикнул:

— Господин поручик, дозвольте доложить…

Но ему так и не удалось закончить фразу, потому что за ним немедленно выросли два мадьяра-конвойных, которые его ударили кулаком в спину и загнали обратно в строй. Офицер бросил ему вслед окурок, который, однако, ловко поймал на лету другой пленный. А затем офицер объяснил стоявшему рядом с ним капралу, что в России есть немцы-колонисты, которых тоже заставляют сражаться.

Потом уже за все время перехода до Перемышля Швейку больше ни разу не представилось случая объяснить, что он, собственно, ротный ординарец 11-й маршевой роты 91-го пехотного полка. По прибытии в Перемышль пленных тотчас же погнали в совершенно разрушенный форт во внутреннем поясе укреплений, где уцелели только конюшни крепостной артиллерии.

В стойлах нашлись огромные вороха соломы, но она настолько завшивела, что жирные вши ползали по соломинкам, как муравьи, таскающие строительный материал для своего муравейника.

Пленным роздали немного черноватой бурды из одного цикория и по куску черствого кукурузного хлеба. Затем партия была принята майором Вольфом, который в то время начальствовал над всеми пленными, занятыми строительными работами в крепости Перемышль и ее окрестностях. Это был человек основательный, окруживший себя целым штабом переводчиков, которые выискивали среди пленных, смотря по их способностям, специалистов-строителей.

У майора Вольфа было предвзятое мнение, что русские пленные нарочно скрывают свои таланты, потому что случалось, что на его вопрос: «Умеешь строить железную дорогу?» — все пленные, как один, отвечали: «Не могим знать, потому как не слыхавши. А только жили всегда по-божески, по-честному».

Когда пленные выстроились перед майором Вольфом и его штабом, тот первым долгом спросил по-немецки, кто из них знает немецкий язык.

Швейк решительно выступил вперед, встал перед майором во фронт, отдал честь и доложил, что понимает по-немецки.

Майор Вольф, видимо обрадованный, тотчас же спросил его, не инженер ли он.

— Никак нет, господин майор, — отвечал Швейк, — я не инженер, а ротный ординарец 11-й маршевой роты 91-го пехотного полка. И попал я к нашим же в плен. А случилось это так…

— Что такое? — рявкнул майор.

— Так точно, господин майор. Дозвольте доложить, дело было так…

— Вы, наверно, чех, — снова заорал майор Вольф. — вы переоделись в русскую форму, вы…

Так точно, господин майор, дозвольте доложить, — так оно и есть. Я очень рад, ей-богу, что вы, господин майор, так быстро вошли в мое положение Возможно ведь, что наши уж где-нибудь там сражаются, а я могу тут без пользы проваландаться всю войну. Так что дозвольте еще раз объяснить, как было дело, господин майор.

— Довольно! — крикнул майор и приказал двум солдатам немедленно отвести Швейка на гауптвахту; сам он, не торопясь, последовал за ними, оживленно разговаривая с каким-то офицером. В каждой его фразе встречалось упоминание о чешских собаках; в то же время его собеседник мог убедиться, что майор был чрезвычайно рад тому, что его исключительная проницательность помогла ему изловить одного из тех висельников, об изменнической деятельности которых командирам всех частей были разосланы несколько месяцев тому назад секретные циркуляры; в них указывалось, что многие перебежчики из чешских полков, забыв присягу, вступают в ряды русской армии и оказывают ей существенные услуги в качестве лазутчикой и шпионов.

Австрийское министерство внутренних дел терялось еще в догадках, существуют ли у русских боевые дружины из перебежчиков. Оно еще ничего не знало о революционных организациях за границей, и только в августе на фронте Сокал — Милятин — Бубнов батальонные командиры получили секретные циркуляры, содержавшие сведения о том, что бывший австрийский профессор Масарик [48] бежал за границу, где занялся антиавстрийской пропагандой. Какой-то олух в штабе дивизии дополнил циркуляр следующим приказом: «В случае задержания вышепоименованного лица немедленно представить его в штаб дивизии!»

48

Чешский политический деятель, до недавнего времени президент Чехословацкой республики, автор целого ряда публицистических и философских сочинений.

Последнее — для увековечения памяти господина президента Масарика, дабы он знал, какие козни и подвохи были уготованы ему на линии Сокал — Милятин — Бубнов.

Майору Вольфу в те времена еще и не снилось, как работали против Австрии перебежчики, которые, встречаясь потом в Киеве или в другом месте, на вопрос:

«Ты что тут делаешь?» — весело отвечали: «Изменяю его императорскому величеству».

Майор знал из циркуляра только перебежчиков и шпионов, из которых один, вот тот самый, которого сейчас вели на гауптвахту, так просто дался ему в руки. Майор Вольф был не чужд тщеславия и представлял себе уже, как похвалит его высшее начальство и какую он получит награду за свою бдительность, осторожность и распорядительность.

Не доходя еще до гауптвахты, он был убежден, что вопрос: «Кто тут говорит по-немецки?» — был поставлен им нарочно, потому что уже с первого взгляда этот пленный показался ему подозрительным.

Сопровождавший его офицер кивал головой и заметил, что придется донести о задержании этого субъекта начальнику гарнизона для дальнейшего направления обвиняемого в военный суд; а допросить его тут же на гауптвахте и повесить на первом дереве, как предлагает господин майор, — нет, это совершенно невозможно! Повесить-то его повесят, но по суду и по уставу, чтобы до того, как его казнить, можно было раскрыть путем тщательного допроса связь этого негодяя с другими подобными же преступниками. Кто знает, что тут еще может выйти наружу?