Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

— Это что ж такое? — спросил Ваня и увидал электрические столбы с натянутыми проводами, стоявшие вдоль всей просеки.

— Это свет, — сказала девушка, подошла к деревянному столбу, потрогала его, потом прижалась ухом: — Иди сюда, послушай-ка… Гудит. Щекотно.

Ваня подошёл и, тоже приложив ухо к столбу, услыхал смутный гул, как будто в столбе прятался пчелиный рой.

— Сейчас под светом пойдём, — сказала девушка. — Только он внутри и тут не светит. Жалко… Ты видел, как лампочки горят?

— Видел, — пожал Ваня плечами. — Ничего интересного.

— Ну вот… А я не видела. И никогда не увижу. Только знаю, что там свет идёт, — показала вверх, на провода. — Я много чего успела узнать…

— Молодец! — сказал Ваня, опять пожимая плечами.

Он увидал, что в жёлтой глине отпечатались следы каких-то копытных животных, скорей всего домашних, — значит, до деревни отсюда не так далеко. Следы, как у Мекеши, конские ещё — Ваня очень надеялся, что не лошадь Лыска их оставила — и, кажется, коровьи… Больше всего Ване хотелось убраться отсюда подальше. Но ещё ему страшно хотелось пить, не так есть, — хоть не ел со вчерашнего дня, — как пить. Солнце стояло высоко, прямые лучи били прямо по макушке, а на просеке негде было укрыться. В следах копыт после давешнего ливня — видно, бабушкина мокрецкая погода и досюда достала — стояла жёлтая водица. Ваня, будто его кто за верёвку ладанки потянул, нагнулся к козлиному копытцу, чтоб сделать хоть пару глоточков… А девушка воскликнула:

— Иванушка, не пей…

Ваня вздрогнул:

— А ты видишь, что ли?

— Я не глазами вижу, как другие… А…

Ваня услыхал далёкий перестук поезда — и оборвал её на полуслове:

— А тут поезда, что ли, ходят?

— Ходят, — кивнула девушка и махнула рукой в сторону леса: — Где-то там… Только я на них никогда не каталась. И Соловейко на поезде не ездил. И Большак. А ты, Иванушка, ездил когда-нибудь на поезде?

— Ездил, — сказал Ваня. — Один раз. Ну, и ещё разок на электричке.

Тут какое-то облако набежало ему на мысли, какое-то воспоминание силилось ожить в нём — но не ожило.

А просека неожиданно врезалась в широкое шоссе, по которому довольно часто проезжали машины. На той стороне Ваня увидел стрелку–указатель, эта дорога, оказывается, вела на Москву. Но просека по ту сторону шоссе продолжалась — и опять уходила за горизонт. Девушка дошла до шоссе и резко остановилась.

— Ну вот, — сказала. — Дальше я не пойду. А ты переходи на ту сторону, не бойся, машины, они только шумят, а так они не страшные. Иди–иди. А я… дальше не могу идти с тобой. Мне нельзя. А они… они уже не догонят нас, не страшись.

— А эти… Соловейко да Большак, — Ваня замялся, — они кто тебе?

— Братья. Вот смотри, видишь, во–он сосна выше всех деревьев на той стороне, свернёшь от неё налево, там тропинка будет, пойдёшь по тропинке и придёшь куда надо.

— А ты откуда знаешь, куда мне надо?

— Так ты же сам сказал — к бабушке шёл…

— А ты разве знаешь её?

— Ну… не то чтобы знаю… Знаю, где живёт.

— Ага, — сказал Ваня, снизу вверх глядя на девушку. — А тебя как звать-то?

Она задумалась, как будто припоминая, потом сказала:

— Можешь звать меня Алёнкой.

— А эти, братья твои, тебе от них не влетит?

— Не бойся, они меня не обидят. Только, Ваня, пожалуйста, никому про меня не рассказывай.

— Никому–у?.. — разочарованно протянул Ваня, он уже мысленно пересказывал Шишку с Перкуном всю ту жуть, которая с ним приключилась. Вот только встретит ли он их когда-нибудь…

— Ни одной живой душе. Иначе плохо мне придётся. И… про братьев тоже. Хорошо? — попросила умоляюще.

— Не расскажу, — вздохнул Ваня. Хотя, если по–хорошему, надо было бы, конечно, этих братьев–разбойничков поприжать, ведь не один Ваня по лесу ходит, а ну как ещё кто к ним в руки попадёт!

— Поклянись самой страшной клятвой! — говорила меж тем Алёнка.

— Чтоб мне провалиться!

— Не так. Чтоб мне света белого вовек не увидать!

— Чтоб мне света белого вовек не увидать, если я об этом деле проболтаюсь.

Алёнка глядела на ту сторону шоссе, как будто пыталась увидеть, что там такое… Она ничего не видела, но ведь и смотреть там было не на что, всё то же самое, что и на этой. А Ваня, стараясь запомнить, глядел на девушку: её долгие пепельные волосы свесились, закрывая половину нездешне–красивого лица, склонённого чуть набок, — она всё к чему-то прислушивалась, — костистые руки теребили линялый подол, глаза всё ещё пытались разглядеть что-то… Ване почему-то ни за что не хотелось с ней расставаться.

— А может, и ты со мной?! — дёрнул он Алёнку за рукав. — Пойдём, чего ты с бандитами этими…

— Они не бандиты, — нахмурилась девушка.

— Да ладно… Разбойники… маньяки тогда…

— Нет, они хорошие. Только обездоленные.

Ваня так и подскочил:

— Ничего себе хорошие! Да сейчас все обездоленные… Но не все же по лесам беспредельничают. Да ладно, чего про них-то… Пойдём, Алёнушка, со мной, я тебя к нам отведу, авось, не снесут нас. Бабушка… не знаю, конечно, как встретит… А может, наоборот, обрадуется! Да и что — негде, что ли? В общежитии будешь жить, на работу устроишься. Во! На почту! Я объявление недавно видел: в наше отделение требуются почтальоны. Давай, правда…

Она вроде засомневалась, вопросительно оглянулась назад, туда, где оставались её злыдни-братья.

— Правда требуются? Я бы хотела быть почтальоном… Это которые письма разносят, да? Люди друг дружке письма пишут, а почтальоны носят.

— И письма носят, и газеты, и журналы тоже, — кивал Ваня. — А ещё квитанции, когда перевод придёт или там посылка.

— Здорово! — улыбнулась Алёнка. — А кто ещё требуется? Кто-нибудь ещё требуется?

Ваня стал припоминать:

— Ну, уборщицы всегда требуются и везде, разнорабочие всякие. Мотальщицы и прядильщицы на фабрику, — это я тоже объявление видел. Во! Санитарки всегда требуются! У нас в больнице вечно санитарок не хватало. Да много кто требуется… — упавшим голосом договорил Ваня, вспомнив, что она ведь слепая.

— Много кто требуется, — как эхо повторила Алёнка, но, видно, и сама вспомнила, что перед слепыми, не то что перед зрячими, не все пути открыты, и вздохнула:

— Нет, нельзя мне, Иванушка. Кто ж меня возьмёт… — расцеловала троекратно, похлопала по спине и легонько подтолкнула, иди, дескать. Ваня и пошёл. Перебежать пустое шоссе — пара секунд. Алёнка на той стороне осталась. Замахала ему рукой:

— Прощай, Ваня, не поминай лихом…

— Спасибо тебе, Алёнушка! — опомнился тут Ваня. Вот ведь, чуть поблагодарить не забыл, а это не за съеденный обед спасибо хозяйке сказать, эта девушка жизнь ему спасла. — Век тебя не забуду! — закричал Ваня и тоже помахал ей рукой.

— Правда? Не забывай меня, Ваня, очень тебя прошу! — крикнула Алёнка.

Тут вишнёвый туристический автобус, набитый пассажирами, промчался по шоссе, закрыв на миг девушку. Проехал автобус, глянул Ваня: а Алёнушки уж нет. Осталась пустая просека, а прямо над ней — тусклое солнце, так бывает, когда смотришь на небо через осколок бутылочного стекла.

Глава 14. Суд

Ваня ещё несколько раз оборачивался, но так и не увидел больше девушку. Прошагал по просеке с километр и свернул влево, в сосняк. Сосна, которая с той стороны и вправду возвышалась над лесом, сблизи — потерялась, Ваня шёл по корабельной роще, задрав голову: но, которая сосна выше других, определить не мог. Сосны, росшие на расстоянии друг от друга, чтоб всем солнца хватало, чтоб каждое дерево могло до него дотянуться своей ветвистой вершиной, казались одинаково рослыми. Этот лес Ване очень нравился. И пахло в нём замечательно. Ваня машинально потрогал ладанку под мешковиной — она была на месте. Потом сунул руку в карман–заплату своей мешкотной рубахи и нащупал бумажку, развернул — тыща! Ур–ра! Конечно, это была его купюра, что-то подсказывало Ване, что у лесовиков, которых он повстречал, денег не водилось. Раз бабушка Василиса Гордеевна сказала, что возвратная денежка всегда к хозяину вертается, значит, так оно и есть. Вот тыща и опять вернулась.