Похождения Вани Житного, или Волшебный мел

Ваня уже давно выяснил, что случилось в теряевском лесу в тот раз, когда его занесло к братьям-разбойникам и сестрице их Алёнушке.

Оказывается, они тогда нечаянно перешли дорогу Сосначу — что у лешаков считается дурной приметой, и тот напустил на путников вихрь, который и разметал обидчиков в разные стороны: кого куда. Шишок унюхал Ванин след, пошёл по нему — но обнаружил только котомку на верхушке высохшей сосны, чуть шею себе не свернул, котомку добываючи: верхушка-то обломилась, и Шишок кувыркнулся вниз, но хозяйскую вещь из рук не выпустил. А Перкуна вихрем принесло к лешакам, прямо как на блюдечке прибыл петушок. Шишок пошёл вслед за ним — да и сам попал в лапы к полесовым.

В прежние-то времена, рассказывал Шишок, лешаки с домовиками ох не ладили, ох воевали, а как повывелись и те, и другие — так и войны сошли на нет. Но память о давней вражде сохранилась, и потому домовика на всякий случай, до выяснения всех обстоятельств, задержали. Как Шишок уже объяснял Ване, пересилить лешаков в их лесном доме он не мог, вот и сидели они с Перкуном до поры до времени взаперти. А как увидал Шишок, что и хозяин к лешакам угодил, тут уж он, конечно, набрался силушки — домовик ведь как устроен? за хозяина в огонь и в воду! сам пропадай, а хозяина выручай! — вот и выбрались они с Перкуном из лешаковой заимки–ловушки. Кстати сказать, охотничью заимку лешаки арендовали на время, но, если бы кто и пожаловал в глухомань, решив поохотиться, у лешаков имелись способы избавиться от незваных владельцев заимки.

— А что ж с тобой-то, хозяин, приключилося? — спрашивал Шишок. Ваня, помня Алёнкин наказ, вначале отмалчивался, потом сказал, пожав плечами:

— Да ничего такого, бродил и бродил по лесу до посинения, пока на Березая не набрёл.

Шишок глядел пристально, вроде догадывался, что Ваня чего-то не договаривает. Мальчик закрывал тогда глаза, показывая, что устал и спать хочет. А Шишок выметался на двор, где помогал лешакам устанавливать столы для свадебного пира. Шишок оказался мастером на все руки, и руки эти лешакам, которые мастеровитостью не отличались, очень пригодились. Инструмент у лешаков был невидимый, но очень хороший, Шишок, во всяком случае, его хвалил. Невидимый топор в видимых руках Шишка стучал почём зря, пила вжикала, молоточек потюкивал — тюк да тук — и вскоре на поляне стояли уже крепкие, высокие, под рост лешаков, столы да лавки. Был и особый стол — низенький, как вроде для ребят, но на самом деле за ним должны сидеть Цмок с Шишком, да ещё Перкун с Ваней… Если мальчик не сможет выйти, Соснам его на руках обещался доставить на место. Перкун очень надеялся, что Березая не подсадят сюда же. Немало хлопот петуху доставлял и волк. Перо жаловался, что Ярчук так и ходит вокруг него кругами, ходит да облизывается… Хорошо ещё, что волка часто усылали с какими-то поручениями, поэтому отираться вокруг заимки у него времени почти не было.

В конце концов Ваня, хоть и прихрамывая, стал ходить. Вначале только по заимке, а после и по земельке. И первым делом пошёл посмотреть корешки, которые успел пустить, когда лешаки начали превращать его в дерево. Выбрал момент, когда лешаки разбрелись кто куда по лесу, подобрал на ходу острую палочку и подошёл к тому стоячему месту. От окошка заимки его высокие столы укрывали — Ваня почему-то стеснялся своего любопытства — ковырнул землю и увидал корни… Белые, как человеческое тело, но похожие на тонкие, извитые корешки саженцев. Корни уже присохли. Ваня выкопал один, взял в руки — и вздрогнул, как будто свой отрезанный палец достал из земли… Отбросил далёко в сторону. Потом решил обратно закопать.

Ване представилось, как рос бы он тут посреди опушки, руки потянулись бы кверху, к солнышку, да так и замерли, покрылись бы постепенно листвой, в раскрытом рту, как в дупле, поселились бы птицы…

Весной бы птенцы из яичек вылупились, птицы бы песни распевали, а Ваня бы слушал… Слушал бы и спал, спал и слушал. И так Ване явственно это привиделось, что он опять почувствовал прежнее онемение в ногах, а во всём теле неведомое томление, и едва сумел сойти с корневого места. Больше он к своим корням старался не приближаться.

И вот настал долгожданный день свадьбы. Ваня немножко погрустил о том, что все дети в этот сентябрьский день идут в школу и только он один на лешачью свадьбу, но недолго эта грусть продолжалась — потому что ноги у него совсем расходились, он даже с утра попрыгал на них: на левой, после на правой.

— Ну как? — спросил у наблюдавшего за действом Шишка.

Шишок поднял вверх большой палец:

— Молодца, хозяин, не хуже Цмока скачешь. Коль так дальше дело пойдёт, не токмо пол, а и потолок лешакам прошибёшь!

Шишок надраил свою медаль так, что она стала похожа на второе солнце. Ваня оделся в сменную тёплую одежду, которую предусмотрительная бабушка затолкала в котомку — вот ведь, даже клетчатое пальтишко не забыла положить! А Соловейкину мешкотную рубаху мальчик сунул на место сменки — жалко почему-то было её выкидывать… Шишок, хоть Ваня вовсю отнекивался, отдал ему больничные ботинки, дескать, у него лапы и так не отмёрзнут — мохнатые, а у Вани, к несчастью, ноги лысые, забирай, дескать, хозяин, назад свои башмаки. И шапку от Святодуба пора было надевать — землю по утрам серебрил иней. А лес совсем пожелтел!

— Самый мой любимый цвет, — говорил Перкун. — Как будто всё ещё находишься в яйце, и кругом — желток… Красота!

К свадебному дню Перкун почистил пёрышки — и стал просто царь–птицей.

В сумерки, так-то принаряженные, выметнулись все трое на поляну, где уже собрались лешаки, наряд которых, как и у лесных их собратьев, тоже был в жёлтых да багряных тонах. Только жених, как окружающие сосны, был во всем зелёном, на голове его сидел венок из сосновых веток со свисающими там и сям шишками. На Додоле венок был из золотых колосьев, и сама она наряжена была где в колосья, где в пожухлую траву со мхом. Березаю сплели пояс из берёзовых веток с золотистой листвой и такой же венок, венок он тут же содрал с головы и сжевал, а пояс пока оставался целым. Орденская звезда Цмока горела ярче, чем звёзды на кремлёвских башнях в полночь. А в небе одна за другой вспыхивали потаённым блеском настоящие звёзды. И огромная, налитая желчью луна выкатилась из-за леса. Ещё одна важная гостья.

На столах стояли липовые резные ендовы [35] ведёрной вместимости и ведёрные же братины [36] . Внутри серебрились загодя припасённые весенние соки деревьев: берёзовый и ольховый, черёмуховый и вязовый, липовый и ясеневый, сосновый и еловый, можжевеловый и пихтовый — от которых лешаки пьянели пуще, чем от браги. Пили за здоровье молодых и их наследника, за здоровье всех лесов и каждого дерева в отдельности. Ваня отхлебывал помаленечку, а остальные выдували ведёрные сосуды — и хоть бы хны. Перкун не отставал от лешаков — брюхо его повело набок, но петух считал своим долгом поддержать питиём каждый тост. Куда только вмещалось!

35

Ендова — Братина (имела вид горшка с конусообразной крышкой) с носиком [Ред.]

36

Братина — русский шаровидный сосуд XVI-XIX веков для питья на братчинных пирах и на поминках (питья на всю братию).[Ред.]

Шишок, едва двумя руками подняв ендову с берёзовым соком, крикнул:

— За здоровье Березая!

— За здоровье наследника! — подхватили те, кто знал язык.

И Перкун орал со всеми — тем более что самого наследника за их столом, к счастью, не было. Он сидел на большом столе подле матери, окунув голову в ендову, которую не мог поднять, и лакал вкусное пойло, ровно волчонок. Шишок лихо выпил до дна вместительный сосуд — и упал на лавку.

И вот в разгар пира пожаловал новый гость. Вначале раздался шум — как будто рядом заплескалось море. Потом на гребне передних деревьев показалась рыже–коричневая волна, и вдруг переливающийся на солнце золотой скоричнева водопад ухнул вниз, на опушку, — и разлился по ней, накрыв собой всё и вся: столы, гостей, заимку. «Да это же белки!» — понял Ваня. И по колено в волне шёл ещё один могучий лешак, одетый совсем по–людски. Соснач что-то заорал и, оставив свою Додолу, поспешил навстречу гостю.

— Кедраш, — сказал Цмок. — Из сибирских лесов. Белок пригнал. У нас белки-то совсем повывелись. В самый раз подарочек.

Две белки прыгнули Ване на плечи — ровно генеральские погоны. А оттуда одна сиганула на голову Шишка, другая перелетела на голову Цмока, после — на землю, и обе стали неразличимы в беличьем потоке. Беличье море постепенно схлынуло — белки ушли дальше в леса, а Кедраш остался.

Урон пиру, который нанесли зверьки, оказался не так уж и велик: белки утащили все орехи со столов да перевернули несколько братин. Березай поймал пару белочек за пушистые хвосты и, хоть был искусан в кровь, ни за что не хотел выпустить из рук новую забаву. Ваня сунул руку в карман, достал свистульку — и стал свистать. Лешачонок от удивления разинул рот и разжал руки, чем белки незамедлительно воспользовались — и рыжими каплями покатились догонять беличье море. Ваня протянул свистульку Березаю, тот сунул её в рот и, выпучив и так-то круглые шары, дунул — и Ванину шапку едва не снесло поднявшимся ветром. Остальные лешаки мгновенно заинтересовались игрушкой. Соснач, недолго думая, отнял свистульку у сына, приложил к губам, засвистал — и деревья понагнулись [37] в поклоне. Несмотря на вопли Березая, и остальные лешаки хотели свистануть, и свистали, навевая всё новые и новые порывы ветра. Шишок, чья полосатая пижама надулась воздушным шаром, поднялся с места и попытался переорать вой ветра:

37

Понагнулись– накренились, покосились. [Ред.]