Поиск смысла. Заключительная стадия горевания, которая поможет пережить потерю и начать двигаться дальше

Сразу после смерти Дэвида я не был уверен, смогу ли когда-нибудь снова писать и читать лекции, как делал это раньше. Я даже не знал, захочу ли снова жить. Я отменил все мероприятия на шесть недель вперед. Но потом я почувствовал, что мне просто необходимо вернуться к работе. Я хотел быть полезным. Как бы тяжело я ни переживал смерть сына, я жаждал жить. Дэвид хотел бы, чтобы я жил полной жизнью.

Эта книга – мой способ вернуться к жизни. Поначалу я сомневался в своих собственных словах: я говорил о поисках смысла в горе, но сам не очень-то в это верил. Я испытывал такую всепоглощающую боль, что не знал, возможно ли вообще найти смысл после столь сокрушительной потери. Но оказалось, что найти смысл не только возможно, но и необходимо. Уверен, эта книга станет большим подспорьем для всех, кто оплакивает смерть близких и не знает, как жить дальше. Надеюсь, чтение этих страниц произведет не меньший целебный эффект на читателя, чем их написание на автора.

Часть I

Птицы поют после бури. Почему люди не могут так же радоваться солнечному свету, который им остался?

Роуз Кеннеди

Глава 1. Смысл и смыслообразование

В 1975 году моя наставница и соавтор Элизабет Кюблер-Росс сказала: «Смерть необязательно должна быть катастрофическим, деструктивным событием: напротив, ее можно рассматривать как один из самых конструктивных, позитивных и созидательных элементов культуры и жизни». Большинство из нас не воспринимают смерть таким образом.

На одной из своих лекций я спросил присутствующих: «Кто был со своими близкими в момент смерти?» Многие подняли руки. Я выбрал одного человека и попросил рассказать об этом опыте.

Он признался, что смерть отца была самым травмирующим событием в его жизни и что он до сих пор не может с ней смириться. Другой мужчина сказал: «Мой отец тоже умер. Этот момент стал одним из самых значимых переживаний в истории нашей семьи».

Оба мужчины потеряли любимого отца, оба горько оплакивали его кончину. Но один пережил смерть как нечто значимое и смог двигаться дальше; другой не нашел в этом опыте никакого смысла, только боль.

В сущности, все мы умираем одинаково, но одна семья переживает это событие как значимое, а другая – как травмирующее. Горе – это естественное чувство, которое влечет за собой тяжелая утрата. В некоторых случаях смерть травмирует, особенно если человек испытывает физические мучения или умирает внезапно – например, в результате суицида, убийства, автомобильной аварии, стихийного бедствия или любой другой катастрофы. К травме всегда примешивается горе, но не всякое горе травматично.

На переживание смерти и горя влияют множество факторов, включая возраст – как наш собственный, так и человека, который умер. Немаловажную роль играет и сама смерть: например, насколько она была ожидаема и как именно произошла. В зависимости от обстоятельств мы движемся дальше – или не движемся. Человек, который видит в смерти избавление, находит в ней смысл. Тем, кто погряз в бесконечной скорби и печали, смерть кажется абсолютно бессмысленной. Но так не должно быть, даже когда мы сталкиваемся с наиболее мучительными потерями и страданиями. Фундаментальный труд Виктора Франкла «Человек в поисках смысла» – маяк для тех, кто не понимает, как найти смысл в трагедии.

Проведя несколько лет в нацистских концентрационных лагерях, Франкл писал, что даже в самых чудовищных обстоятельствах каждый из нас сам выбирает, как ему реагировать:

Заключив человека в лагерь, можно было отнять у него все вплоть до очков и ремня, но у него оставалась свобода реакции, и она оставалась у него буквально до последнего мгновения, до последнего вздоха. Это была свобода настроиться так или иначе, и это «так или иначе» существовало, и всегда были те, кому удавалось подавить в себе возбужденность и превозмочь свою апатию. Это были люди, которые шли сквозь бараки и маршировали в строю, и у них находилось для товарища и доброе слово, и последний кусок хлеба. Они являлись свидетельством того, что никогда нельзя предположить, что сделает лагерь с человеком: превратится ли человек в типичного лагерника или все же даже в таком стесненном положении, в этой экстремальной пограничной ситуации останется человеком. Каждый решает сам.

«Именно там, где мы беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить ситуацию, – утверждает Франкл, – именно там мы ощущаем необходимость измениться самим». В результате мы можем превратить трагедию в трамплин для роста.

Книга Франкла позволяет иначе взглянуть на страдания – на то, как самые сложные моменты жизни порождают удивительную стойкость, смелость и креативность. Однажды я сказал об этом матери, потерявшей ребенка. «Мне плевать, что говорил Франкл, – отрезала она. – Он жил. Его страдания закончились новой жизнью, а мои – смертью. В ней нет никакого смысла».

Хотя я убежден, что потенциальный смысл есть во всем, я также понимал, что торопить ее неправильно. Очевидно, пока она была не готова увидеть свет. Но со временем неизбежно наступит момент, когда ей захочется, чтобы горе перестало причинять боль. Тоска станет невыносимой, а пустота – всеобъемлющей. Я говорю не столько об ослаблении ее связи с малышом, сколько об уменьшении страданий, ассоциированных с этой связью. Только после этого она сможет найти смысл в том, что с ней произошло.

Горюющий разум не питает надежду после утраты. Но однажды вы обретете ее вновь. Черная полоса не будет продолжаться вечно. Это не значит, что со временем горе станет меньше. Это значит, что вы должны стать больше. Как говорится, «без грязи не бывает лотосов». Самый красивый цветок вырастает из грязи. Худшие моменты в жизни могут стать зачатками лучших. Они обладают удивительной силой преображать человека.

Элизабет Кюблер-Росс считала, что даже в смерти могут быть положительные стороны. Спустя десять лет Кристофер Дэвис и его коллеги написали любопытную статью, опубликованную в Journal of Personality and Social Psychology – журнале о психологии личности и социальной психологии, который издает Американская психологическая ассоциация. Авторы статьи утверждали, что понимание смысла – каково бы оно ни было – всегда предпочтительнее, чем его полное отсутствие. В чем именно вы найдете смысл, по всей видимости, не имеет значения. Одни люди находят смысл и утешение в вере в загробную жизнь. Другие – в воспоминаниях. Третьи – в том, что просто находились рядом со своими близкими в их последние часы. Боль, смерть и утрата не приносят радости, но они неизбежны. Впрочем, в реальности посттравматический рост – более распространенное явление, чем посттравматический стресс. Это наблюдение подтверждает мой опыт работы не только с родственниками, оплакивающими членов семьи, но и с самими умирающими. В чем бы он ни заключался, смысл лечит.

Первые потери

Когда меня спрашивают, чем я занимаюсь, я не всегда знаю, как лучше ответить на этот вопрос. Сказать, что я пишу книги о смерти и горе и читаю лекции по всему миру? Или что я несколько десятилетий проработал в паллиативной медицине и хосписах? Что у меня есть степень магистра биоэтики и что я помогаю больным решить, когда пора отказаться от лечения? Должен ли я упомянуть, что являюсь специалистом по травмам и вхожу в кадровый резерв полиции, а также состою в группе Красного Креста по ликвидации последствий катастроф и стихийных бедствий? Или что у меня есть лицензия пилота? А что я консультировал людей, чьи близкие погибли в двух авиакатастрофах? В отличие от моей наставницы Элизабет Кюблер-Росс, которая в основном работала со смертью в больничных условиях, я отношу себя к более современным танатологам. Другими словами, я имею дело со смертью не только в больницах или хосписах – я выезжаю на места преступлений и крушения самолетов. Я следую за горем, куда бы оно меня ни привело. Обычно это сцены смерти и процесс умирания, реже – разводы и иные виды потерь.

Моя профессиональная деятельность может показаться странной, бессвязной мешаниной, но в действительности все эти разрозненные интересы объединяет одна общая тема. Оглядываясь назад на причины, побудившие меня выбрать этот нестандартный путь, я вижу, что мое решение отнюдь не случайно. Мне было суждено стать тем, кем я стал, из-за того, что случилось со мной в тринадцать лет.

Большую часть моего детства моя мама тяжело болела. В канун Нового, 1972 года я вошел в ее спальню, поцеловал ее и сказал: «Мама, в 1973 году тебе станет лучше». Через несколько дней у нее развилась почечная недостаточность, и ее перевели из нашей местной больницы в больницу в Новом Орлеане – более крупную и лучше оснащенную.

Маму поместили в отделение интенсивной терапии. Родственников пускали в палаты всего на десять минут каждые два часа. В ожидании этих коротких, драгоценных визитов мы с отцом сидели в вестибюле больницы, надеясь, что скоро маме станет лучше и она сможет вернуться домой. Поскольку у нас не было денег на гостиницу, мы спали там же – в комнате ожидания.

В непосредственной близости от больницы не было ничего, куда можно было бы сходить – ни торгового центра, ни магазинчиков, ни парка. Была только гостиница через дорогу, которую мы не могли себе позволить. Но скука есть скука. Гостиница предполагала хоть какую-то смену обстановки, поэтому периодически мы перемещались в нее. Такова была жизнь: мама лежала в палате, а мы коротали дни и ночи либо в больнице, либо в вестибюле гостиницы.