Поиск смысла. Заключительная стадия горевания, которая поможет пережить потерю и начать двигаться дальше
Шрифт:
Однажды, когда мы сидели в гостинице, кто-то закричал: «Пожар!» Люди бросились на улицу. Горел номер на 18-м этаже. Пожарные и полиция прибыли почти мгновенно. И тут случилось немыслимое. Когда пожарные начали подниматься по лестнице на балкон, объятый пламенем, началась стрельба. Это был не просто пожар – это была настоящая бойня. Человек, устроивший пожар, теперь стоял на крыше и палил в людей.
Уже через несколько секунд полицейские были повсюду. Люди ринулись в соседние здания в поисках укрытия. Это было страшное зрелище для ребенка, который днями напролет сидел в больнице и боролся с личной трагедией – тяжелой болезнью своей матери. Осада продолжалась
Через два дня мама перестала разговаривать, и я понял, что ей становится хуже. Увидеть ее было непросто: согласно больничным правилам, к пациентам допускались только лица старше четырнадцати лет, а мне было всего тринадцать. Хотя большинство медсестер проявляли снисхождение и разрешали входить в палату, некоторые отказывались меня пускать. Одна медсестра вообще заявила: «Вот будет четырнадцать, тогда и придешь».
Однажды нам с папой сказали, что маме осталось недолго. К сожалению, на следующий день дежурила «правильная» медсестра. Она не разрешила мне увидеться с мамой и не пожелала ни на йоту отступить от регламента «десять минут каждые два часа». Мама умерла в одиночестве. В те времена это было нормой. Родственникам, особенно детям, часто не разрешалось присутствовать в палате в последние минуты жизни больного. Если их и пускали, то исключительно по милости персонала больницы.
В конце того мучительного дня я отправился в свой первый полет на самолете. Мы с папой летели в Бостон на похороны мамы. Пилоты знали, что я только что перенес тяжелейшую утрату, и хотели немного развлечь грустного ребенка. Из самых благих побуждений они пригласили меня в кабину, чтобы «помочь» управлять самолетом. Хотя капитан сказал мне, что я лечу сам, я, конечно, не управлял самолетом ни секунды. Правда, в детстве я верил, что управляю – и был в ужасе. Помню, как я смотрел из кабины – растерянный и подавленный – и думал, что разобью самолет. К счастью, все 148 пассажиров благополучно пережили мое первое «соло».
Все, что я делаю в своей профессиональной жизни – в медицинском мире, в сфере этики конца жизни, в полиции и в Красном Кресте, – попытка вновь обрести контроль, который я утратил, когда умерла моя мама. Теперь я это понимаю. Путь, выбранный мной, запустил процесс исцеления; этот процесс придал смысл моей собственной жизни и дал мне возможность использовать свои знания, чтобы помогать другим. Сегодня я тот, кто мог бы облегчить страдания того маленького мальчика, которым я был когда-то. Моя карьера – живое доказательство того, что мы учим тому, чему должны научиться сами.
Но на этом история не заканчивается.
Новый Орлеан всегда будет иметь для меня большое значение, потому что именно в этом городе умерла моя мама. Я бывал там много раз и часто приезжал к больнице, где она скончалась. Я стоял у входа и смотрел через улицу на гостиницу «Говард Джонсон», в вестибюле которой мы с отцом когда-то коротали время между посещениями. В 2005 году больница была разрушена ураганом «Катрина». Поскольку она и так была очень старой, власти отказались восстанавливать здание. Было принято решение снести его и построить неподалеку новую, современную больницу.
В 2015 году я отправился в годичный лекционный тур, в ходе которого посетил более 80 городов,
в том числе в Великобритании и Австралии. Города выбирала компания, которая отвечала за мое турне по США, а потому неудивительно, что в список попал и Новый Орлеан. Обычно меня селили в тот же отель, где я должен был выступать. Просматривая свой маршрут, я выяснил, что буду выступать в отеле Holiday Inn Superdome. Я загуглил адрес и, к своему удивлению, обнаружил, что это тот же самый отель, где несколько десятилетий назад произошел пожар. Здание подверглось капитальному ремонту и получило новое название, но это было то же самое место.Когда я рассказал эту историю в компании, мне сказали:
– Мы найдем для вас другую площадку. Мы не хотим, чтобы вам было некомфортно.
– Нет-нет, – запротестовал я. – Наоборот, это очень хорошо: круг замкнулся.
Я решил остановиться именно в этой гостинице. Исцеление не означает, что мы никого не потеряли. Оно означает, что потеря больше не имеет власти над нашими мыслями и поступками.
Чем ближе становился тот день, тем чаще я вспоминал прошлое. Интересно, что построили на месте старой больницы, где умерла моя мама? В Интернете я вычитал, что новая больница вот-вот откроется, но старое здание, по-видимому, так и не снесли.
Я хотел увидеть его. Я позвонил в больничную администрацию Нового Орлеана и поинтересовался, действительно ли старая больница сохранилась до сих пор. Мне сказали, что да, но она закрыта. Тогда я рассказал свою историю и в конце спросил:
– Есть ли какой-нибудь способ попасть внутрь?
– Нет, – поспешно ответила девушка. – Из-за «Катрины» там может быть плесень. К тому же это небезопасно.
– А если я буду с сопровождением, в каске и в маске?
– Не думаю, что это возможно.
– Я понимаю, – не сдавался я, – но не могли бы вы узнать поточнее? Это так много значит для меня.
Через час девушка перезвонила.
– Не знаю, как это произошло – может, они прониклись вашей историей или читали ваши книги, – но вам согласились пойти навстречу. Начальник службы безопасности будет ждать вас в воскресенье, за день до вашей лекции, и проводит в вестибюль. Но вы сможете увидеть только вестибюль.
Мне вдруг снова было тринадцать. «Как иронично, – подумал я, – прошло столько лет, а меня по-прежнему не пускают дальше вестибюля». Впрочем, сейчас я хотя бы понимал почему.
В воскресенье днем я стоял у входа в старую больницу.
– Когда я услышал вашу историю, – сказал начальник службы безопасности, – я провел небольшое расследование и расспросил кое-кого из старожилов. Отделение интенсивной терапии, где лежала ваша мама, находится в западном крыле, на шестом этаже. Хотите туда сходить?
– Да, безусловно.
– Энергозатраты сведены к минимуму, поэтому лифты не работают, – пояснил он. – Но мы можем подняться на десятый этаж здесь, перейти в другое здание и спуститься на шестой.
Не успел я опомниться, как мы уже были на десятом этаже. На полу валялись осколки потолочной плитки, а над головой покачивались разбитые светильники. Палаты были пусты: кровати, оборудование, стулья – все было убрано.
Спустившись на девятый этаж, мы прошли мимо заброшенного медсестринского поста. Идя по коридору, я думал о пациентах, которые когда-то лежали в этих палатах. Наконец мы добрались до отделения интенсивной терапии на шестом этаже. За столько лет все вокруг изменилось, но только не эти двойные двери – они остались прежними. Я их сразу узнал.