Поиски

Он рассказал, какими особенностями должна обладать современная лаборатория. Он сравнил Пасадену с Физико-химическим институтом в Ленинграде и вызвал тем самым яростные и бесконечные споры. Дело в том, что члены комитета явно предпочитали конкретные факты, не относящиеся к существу вопроса, важным по сути дела, но более общим и отвлеченным идеям. И так как здания живут дольше и их легче охватить взглядом, чем человеческие жизни, то в сознании членов комитета они занимали несоизмеримо большее места. Наблюдая их темпераментный спор, я подумал, как еще в Кембридже я часто обнаруживал, что те, кто с жаром говорит о колледжах, имеют в виду просто здания колледжей.

Комитет с радостью ухватился за возможность поспорить о зданиях, словно наконец-то зашла речь о знакомом предмете. У Остина, совершенно естественно, выступление Константина вызвало раздражение, но он всю свою жизнь обсуждал здания, высказывался за и против, и он был готов к такому спору. Вскоре все уже обменивались привычными словами: «Смета», «Экономия на основном здании, расходы по интерьеру», «Экономия на главном корпусе — это ложная экономия», «Предложения архитектора», «Архитектор должен быть первоклассным».

— Скамьи должны быть из тикового дерева, — заметил Десмонд, — скамьи обязательно должны быть из тикового дерева.

Я видел, что решение, существеннейшее решение о местоположении института, отодвигается все дальше. За окнами светило солнце, время от времени врывался легкий ветерок и, выдувая табачный дым и запах мебели, приносил с собой дыхание парка. Я частенько переставал слушать и рисовал что-нибудь на листках бумаги. Однажды, помню, в самый разгар спора по поводу зданий, я развлекался тем, что классифицировал всех пятерых членов комитета, сидящих за столом, по известным мне системам. По Юнгу, у Десмонда, Остина и Фейна интересы были сосредоточены на внешних обстоятельствах, у Притта и Константина — на внутренней, духовной жизни. По Кречмеру, Десмонд и, возможно, Остин являются циклоидами и пикниками, Константин — шизоидом и астеником, остальные два не поддавались классификации. Мне лично эта классификация никогда не казалась удачной, по ней даже нельзя разделить людей вообще, не говоря уже о том, чтобы сделать это толково.

В другой раз, когда после нашего заседания не было заседания Королевского общества, я провожал Остина домой.

— Вам не кажется, что дела продвигаются довольно медленно? — спросил я.

— Да, не так быстро, как я рассчитывал, — сказал Остин. — Во всяком случае, не так быстро. Упрямый народ собрался в нашем комитете. Это непростительно для людей науки. Ведь правильный курс совершенно бесспорен.

— Ваш план…

— Институт должен быть в Лондоне, я могу найти ему место в Королевском колледже. Как трудно, Майлз, когда члены комитета не понимают элементарных вещей.

— Я знаю, что вы испробовали все способы, — сказал я, — но я бы хотел спросить у вас, не будете ли вы возражать, если я неофициально поговорю кое с кем из членов комитета. Выскажу им в той или иной форме то, что вы сейчас мне сказали. Я могу разговаривать более свободно, чем вы, поскольку я не являюсь членом комитета. — Я улыбнулся. — И вообще являюсь безответственным молодым человеком.

— Если еще один из них будет за Лондон, все уладится, — добавил я. — А мне кажется возможным изменить настроение одного или двух членов комитета, если они будут в точности знать, как вы к этому относитесь.

— Я надеюсь, что вы не будете зря трепать мое имя, — громко сказал он, и эхо его голоса забавно откликнулось, — но я знаю, что в таких вопросах вы человек благоразумный. Вы не из этих длинноволосых молодых людей.

— Вреда никакого это не принесет, — сказал я, — а может спасти дело.

4

Утром в день нашего следующего заседания я возвращался в Лондон из Оксфорда. Я не был удивлен, увидев Десмонда, но он поразился при виде меня.

— Что вы здесь делаете? — весело спросил он. — Ну-ка, выкладывайте.

— Выступал вчера вечером в одном из ваших клубов, — сказал я, — но приехал я сюда только потому, что хотел повидаться с вами. Я звонил вам вчера вечером, но вас не было.

Если бы он был дома, я не стал бы звонить, я хотел, чтобы у него не было времени и этот скользкий человечек не успел бы перестроиться до начала заседания.

— Я почти что напросился сам на это выступление в Оксфорде, — мрачно сказал я.

Он беспокойно заерзал.

— Это касается меня? — спросил он.

— Это касается комитета, — сказал я.

Он сразу успокоился и принял вид делового человека, который мимоходом, во время поездки решает важнейшие вопросы. Он закурил трубку.

— Давайте поговорим, — сказал он.

— Вы ведь знаете, в каком тупике мы оказались… — я наклонился к нему, — по вопросу о том, где должен быть институт. Он осложнился еще спорами по поводу здания…

— Фейн никогда не заходит в собственные лаборатории, — быстро сказал Десмонд. — Откуда же, скажите, ему знать, как строить чужие?

— Правильно, — ответил я. Тут мне повезло. — Во всяком случае, если вы на одну чашу весов положите здание…

— Это давно надо было сделать, — кивнул Десмонд. — Конечно, мы должны.

— Мы возвращаемся к старому спору насчет места. Вы стоите за Оксфорд, Остин и Константин, конечно, за Лондон, Фейн и Притт — за Кембридж. Вот тут все и застопорилось. И это тянется уже с мая.

Я помолчал, глядя на него. Он пожал плечами.

— Комитеты, — сказал он, — комитеты, Майлз. Человек тут бессилен. Каждый старается в меру своих способностей.

— Но так дальше продолжаться не может.

— Почему?

— Остин и Константин дальше не будут держаться вместе. Сегодня они, по-видимому, разойдутся. По вопросу о здании. Остин хочет, чтобы институт был в Лондоне, и, стало быть, новое здание не нужно, а Константин настаивает. В этом пункте они расходятся. В конце прошлой недели я разговаривал с Остином. Ему все это страшно надоело. Он сказал, что он готов согласиться…

— Вот как, — заметил Десмонд.

— Согласиться на Кембридж, — сказал я. — Фейн, — подчеркнул я, — будет доволен, и он заслуживает этого.

У Десмонда был совершенно несчастный вид.

— Что думает по этому поводу Остин? — спросил он.

— Он очень сердит. Очень сердит. Неприятности еще впереди. Он говорит, что, если все хотят, чтобы все научные эксперименты проводились непременно в Кембридже, он не может один этому воспрепятствовать.

— Вы знаете, Майлз, — быстро заговорил Десмонд, — ничто не обрадовало бы меня так, как если бы институт был в Лондоне. Я глубочайшим образом уважаю Лондон. Меня удерживает только одно. Вы знаете, о чем я говорю…