Поиски

Для того чтобы двинуть вперед мою область науки, мне нужны были оба типа исследователей. Для людей первого типа было множество проблем, но больше всего мы, вероятно, нуждались в абстрактно мыслящих теоретиках вроде Константина. Особенность такого рода умов, казалось мне, заключается в том, что они хороши только тогда, когда они очень хороши; ничем конкретным не интересующийся Константин, занимающийся обобщениями, весьма далекими от действительности, приносит гораздо больше неприятностей, чем пользы. С другой стороны, парочка таких Константинов наметила бы контуры предмета для исследователей первого типа. Значит, в течение десяти или двадцати лет я должен обеспечить себя такими работниками. Причем всегда есть опасность потерять их по дороге. Дело в том, что обстоятельства против людей типа Константина, с того момента, как они начнут свою исследовательскую работу, и вплоть до той поры, когда они наконец займут видное положение; после этого они часто получают гораздо больше, чем заслуживают. Но когда они начинают заниматься наукой, с ними обращаются, как со всеми остальными, и это выглядит справедливым, а на самом деле это чудовищная несправедливость; им приходится заниматься мелкими, частными вопросами, чтобы показать, на что они годны. Естественно, что умы первой категории быстро справляются с задачей, получают ответ, аккуратно подводят черту под данной работой и требуют следующей. Люди типа Константина чувствуют себя несчастными, не зная, является ли это для них тем испытанием, о котором они мечтали, и часто оказываются в несравнимо худшем положении среди этих вопросов, чем люди с грубым и негибким мышлением. Это похоже на то, как каждый молодой писатель, чтобы доказать свою способность заниматься литературой, вынужден писать детективные романы. Многие с успехом проходят через это, но мы можем по пути лишиться многих прекрасных писателей. Хотя это выглядит как будто справедливо; «Относитесь ко всем одинаково», — сказал когда-то Остин.

Трудность будет заключаться в том, чтобы в самом начале найти работу для людей типа Константина. Отобрать их, разделить пришедших в институт новых работников на рядовых исследователей и на теоретиков будет довольно легко, никто не может быть поставлен на самостоятельную научную работу, пока он не доказал, что ему можно доверять. Но что делать с теоретиками, когда они появятся, было совсем не так ясно. Выход был один — при испытаниях придавать меньше значения завершенной работе, чем способности к абстрактному мышлению. В нашей новой науке было несколько проблем, предложенных Константином, за которые потенциальный Константин ухватился бы с большей готовностью, чем за четко сформулированную тему. И все-таки в целом рядовые исследователи будут успешнее справляться с испытаниями, если я не возьму это дело в свои руки.

Это значит, если мне покажется, что я открыл такого Константина, я постараюсь проверить свое суждение и затем позабочусь о том, чтобы облегчить ему начало его научной деятельности. Рядовым исследователям можно будет доверить более сложные темы, но мой юный Константин должен получить сравнительно простое задание, завоевать доверие и иметь достаточно времени, чтобы показать свою способность к абстрактному мышлению. Если мой прогноз не оправдается, значит, ему повезло; если оправдается, значит, я выиграл ставку и у меня есть тот человек, который мне нужен.

Несправедливо? Но это более справедливо, чем полагаться на слепой случай. Неизбежно будут играть роль личные мотивы, которые я не смогу контролировать. Но так всегда бывает в этом мире, когда нужно сделать выбор. Постараюсь быть более осторожен, чем другие. Создавая им тепличную обстановку, слишком оберегать их от уроков жизни? Я не вижу причин, почему жизнь должна быть гимнастическим залом для воспитания характера; бедствия почти всегда выявляют в людях худшие качества; я сам пережил трудные времена, и я, если смогу, буду оберегать других от этого.

Таким путем я буду выхаживать своих Константинов; если мне хоть немножко повезет, я найду двух-трех таких людей раньше, чем наша наука так устареет, что они будут не нужны. Меня несколько позабавила мысль, что, когда я выращу такого человека со всей тщательностью, на какую я способен, он, вероятнее всего, оставит меня и предпримет собственную большую работу где-нибудь в другом месте. Риск был, это могло случиться, это всегда может случиться, когда один человек находится в зависимости от другого; но, возможно, в конечном счете я выиграю больше, чем проиграю. Ибо, если я не отупею среди рутины будней, я обязательно узнаю кое-что о стремлениях этих молодых людей; я сумею распознать в них веру в науку, честолюбие и потребность в реальных жизненных благах, которые составляют тройственную смесь, направляющую творческую работу каждого человека.

От меня потребуется известная ловкость. Но все это можно сделать. Только придется хорошо поработать.

Вечером накануне последнего заседания комитета, я пошел в кино, чтобы успокоить себя, как делал это довольно часто за последние дни, и, когда я вышел оттуда, сквозь ощущение тревоги пробилась мысль: «Это будет потрясающе, это стоит всей борьбы, потому что в первый раз в жизни я смогу полностью использовать свои способности».

Глава VIII. Конец путешествия

1

Меня пригласили прийти на первую часть заключительного заседания комитета, чтобы я помог в обсуждении небольшого вопроса, выдвинутого Константином. Предполагалось, что после этого я покину заседание уже в последний раз. Когда я свернул с Пикадилли, я испытывал некоторую нервозность, ту великолепную нервозность, когда знаешь, что вскоре на ее место придет радость; я приду на заседание, посижу, послушаю несколько минут, думалось мне, уйду и за чаем услышу новости.

В тот момент, когда я вошел в комнату заседаний, я понял, что случилось непоправимое. При моем появлении кто-то замолчал на полуслове. Я сказал что-то Десмонду, который стоял ближе всех ко мне. На какое-то мгновение наступила тишина, прежде чем он мне ответил подчеркнуто отрывисто. Под ложечкой у меня засосало. Константин сидел один, бледный и несчастный.

Остин кашлянул.

— Чрезвычайно неудачно получилось, Майлз.

— Боюсь, что я не в курсе… — сказал я.

— Это по поводу вашей последней работы, — Остин был очень расстроен. — Кто-то сказал Притту, что она не выдерживает критики.

Я сердито обернулся к Притту:

— Кто?

Притт сказал:

— Арчер. Я вчера был у него в лаборатории. Он работает над той же проблемой. Он говорит, что ваши результаты не могут быть правильными. — Притт улыбнулся. — Вы, должно быть, забыли что-то элементарное. Во всяком случае, ваши результаты отличаются от его. При одинаковых условиях опыта…

Мысль у меня лихорадочно работала, цепляясь за соломинку надежды, выдумывая оправдания и тут же опровергая их. Я мучительно старался, чтобы не выразить на лице ничего, кроме легкой озабоченности.

— Это очень печально, — сказал я, — если это правда.

— Может это быть правдой? — громко спросил Остин.

— Я не уверен, — сказал я. — Проверю это сегодня же.

Я заметил, как Десмонд переглянулся с Приттом.

— Это не отнимет много времени, — добавил я.

Я остался сидеть, пока обсуждали первый вопрос. Это было одно из самых тяжких испытаний, выпадавших мне в жизни. Константин докладывал тусклым голосом. Я чувствовал, я не мог не чувствовать сомнения, злорадства, сожаления, витавших в воздухе, — я знал, что уже было сказано и что будет сказано, когда я уйду. Больше всего мне хотелось уйти как можно скорее, чтобы или убедиться в худшем, или доказать свою правоту. Через час или два я смогу проверить свои результаты, вернуться сюда и очень спокойно сказать: «Приятель профессора Притта неправ». Но я продолжал сидеть, стараясь сохранить бесстрастный вид, насколько это было возможно, и унять дрожь в руках.

Константин внезапно замолчал. После того как они проголосовали, я попросил разрешения удалиться. В том, как Остин сказал «пожалуйста», не было сочувствия.

Я схватил такси, чтобы скорее доехать до лаборатории, влетел в свою комнату, вытащил все записи результатов, мои заметки, пленки Джеппа. Я начал не с того, схватившись за журналы записей. Мысли у меня путались, разбегались, я не поспевал за своими дрожащими пальцами. Поспешными, неловкими движениями я разложил перед собой снимки. Мне пришлось вытереть лоб, потому что с него падали капли пота и портили снимки. Первое ощущение у меня было, что все в порядке. Тут правильно… следующий этап… слава тебе, господи, все точно сходится. Я знал, что не мог допустить ошибку.

И затем совершенно неожиданно и с абсолютной ясностью я осознал, что работал, основываясь на факте, который дал мне Джепп. А факт этот был ошибочен. Джепп не мог этого знать, потому что здесь была замешана одна мелкая техническая подробность. Двадцать раз я просматривал записи, но проходил мимо этой подробности, введенный в заблуждение его уверенностью. Если бы я хоть на мгновение задержал на ней взгляд, она бы просто сама завопила: внимание, ошибка! На этой ошибке была построена вся структура.