Пока едет «Скорая». Рассказы, которые могут спасти вашу жизнь

– Как-то двояко. Ну, инфаркт – это серьезно. Пациент сейчас, наверное, инвалидность оформит, ну-у, возможен рецидив…

Таня притормозила с рассуждениями, а Ерофеев сказал:

– Тепло… Но не горячо.

Таня поняла, что Саша использует игровые словечки из игры в «горячо-холодно».

– Сперва давай ответим на вопрос: откуда или из-за чего у него инфаркт?

Ерофеев замолчал в ожидании ответа.

– Спазм артерии в сердце, развилась острая ишемия миокарда – и в этом месте клетки умерли, – сказала Таня. – Потом образовался рубец на этом месте. Правильно?

– В целом да. Но это все не конкретно.

Ерофеев сильнее развернулся лицом к Тане.

– Давай по порядку. Ты говоришь, спазм артерии в сердце. Сразу вопрос: что, одна артерия спазмировалась? А остальные? Если все спазмировались, то почему инфаркт не во всем сердце, а только в одном участке? И еще вопрос: сколько по времени формируется инфаркт, а сколько – рубец?

Таня подумала, вспоминая все, что читала в умных книжках и о чем они говорили раньше с Ерофеевым.

– Видимо, в этой артерии уже было сужение, поэтому, когда спазм возник, эта артерия перекрылась полностью и получился инфаркт в зоне ишемии, там, где критическая нехватка кислорода в тканях. Сперва начинается отек, потом в самом центре появляются разрушенные клетки и скорость нарастания отека и зоны некроза увеличивается за счет выхода в межклеточное пространство содержимого мертвых клеток. Так?

Ерофеев кивнул.

– По времени от начала приступа стенокардии до появления некроза проходит от сорока пяти минут до трех часов. А рубец, как пишут в учебниках, формируется месяц…

– Все верно: сначала возникает приступ стенокардии, а только через полчаса или даже час или три начинается и идет формирование инфаркта. Я не случайно говорю «начинается», потому что это не моментальный процесс – он именно развивается: сперва в зоне ишемии развивается отек и участок мышцы сердца уже не сокращается самостоятельно.

Машина шла по узкому асфальту от санатория к шоссе, водитель краем уха слушал разговор и объяснения, не вмешиваясь. Ерофеев продолжал:

– Вот ты палец порежешь, сколько времени рана заживает?

– Недели две, – подумав, ответила Таня, – а то и месяц.

– Правильно, это образуется рубец из соединительной ткани. А потом?

– Потом еще несколько месяцев.

– И это более крепкий рубец?

– Ну да.

– В сердце все происходит точно так же, только с учетом того, что если ты разрежешь мышцу на руке или ноге, то ты стараешься дать ей срастись и не нагружаешь ее, щадишь. А сердце как остановить? Нельзя.

Ерофеев рассказывал об инфаркте, будто сказку читал.

– Но, как говорят в рекламе, это еще не все.

Понимая, что спрашивать вслух глупо (Саша и так объяснит, что он имеет в виду), Таня раскрыла глаза в молчаливом вопросе: «А что еще?»

– Ты забыла, что сужение в сосуде никуда не делось… А значит, что случилось однажды, вероятно, скоро повторится, то есть инфаркт может развиться снова. И есть еще подводный камень.

Таня еще шире открыла глаза: «Еще?»

– Синдром Дресслера [31] , который возникает при крупных инфарктах, и в течение двух-шести недель развивается иммунная реакция: участок, где погибли клетки миокарда, насыщается лейкоцитами, а они не сокращаются. Это же не мышца. Они активно пожирают мертвые клетки. Но могут и живые прихватить. При этом иммунитет может атаковать здоровую ткань, и тогда развиваются осложнения – пневмония, перикардит, плеврит… Теперь понятно, почему инфарктных больных после лечения в отделении отправляют в санаторий не перевозкой или такси?

31

Вилли Дресслер – американский врач польского происхождения. Он впервые описал постинфарктную аутоиммунную реакцию, которая развивается в период до 50 дней после развития инфаркта. Вероятность возникновения синдрома Дресслера, как и тяжесть его течения, прямо пропорциональна размеру зоны некроза в сердце.

– Понятно, – сказала Таня.

– Кроме того, – продолжил Ерофеев, – если инфаркт трансмуральный, то есть на всю толщу сердечной стенки и большой по площади, наверняка разовьются сердечная недостаточность и аневризма левого желудочка…

Машина выкатилась на шоссе.

– Сильное движение! – сказал Ерофеев.

Несмотря на будний день и рабочее время, автобусы шли почти все набитые. Водитель скорой не включал маяк. Какой смысл? Из области нужно добраться в район подстанции, там уже позвонить, что вернулись, и ждать распоряжения.

Таня вернулась в салон и устроилась на сиденье, как котенок. Услышанное надо было обдумать. Автомобиль вдруг сильно вильнул, так что девушка чуть не упала с кресла.

– Идиот! – заорал водитель и добавил еще несколько «тяжелых» слов.

– Что случилось? – спросила Таня, подтянувшись к окошку.

– «КамАЗ»-самосвал обогнал нас по встречке, – ответил, не меняя тона, Ерофеев. – Василий Иванович, ты полегче с эпитетами… На всех дураков матерных слов не напасешься.

– Ниче, – сказал водитель и усмехнулся. – Батя, бывало, так завернет, только диву даешься: откуда слова берет?!

С улицы донесся грохот.

– Матерь Божья! – крикнул водитель и дал газу, одновременно включая маяк и сирену.

– Что там? – Таня силилась увидеть за кузовами машин происходящее.

Саша повернулся к ней:

– Прежде всего, спокойно.

Таня ничего не понимала. Машина уже подъезжала к месту, и водитель искал, где бы встать.

– Этот идиот на «КамАЗе» раздавил автобус. Василий Иванович сейчас доложит в ГИБДД и в центр об аварии, а нам надо рассортировать пострадавших. Если у кого кровотечение – надо останавливать. Доставай всю перевязку, что есть, косынки.

Таня оцепенела – как это «раздавил автобус»? Там же люди! Ерофеев, видимо, почувствовал ее состояние.

– Так, смотри на меня! Слушай меня!

Машина остановилась, и водитель выскочил из кабины.

– Ты сейчас откроешь дверь. Твоя задача – не слушать крики, не смотреть, а все записывать: пол, возраст… Если сможешь – меряй давление и пульс. Делай все быстро. И не думай ни о чем. Что бы ни увидела – все эмоции потом! Ясно?

Таня кивнула.

– Работаем. Остановишься – работать не сможешь! Пошли!

Они разом вышли.

«КамАЗ» разломил автобус посередине и лег на него, вывалив из кузова щебенку. Вокруг стоял какой-то непрерывный крик на одной ноте. Кто-то из пассажиров лежал, кто-то сидел, кто-то медленно ходил по кругу. Над искореженным автобусом висело облако серой пыли.

Ерофеев крикнул водителю:

– Из «КамАЗа» шофера достанешь?

– Да! – отозвался тот. – Поломало ноги. Сейчас оттащу.

Исчез тарахтящий звук. Это заглох дизель «КамАЗа». Ерофеев вынимал из салона автобуса тех, кто не попал под щебенку, но был травмирован от удара. Быстро осматривал, тому, кто мог двигаться и как-то помогать, давал салфетки марлевые, чтобы закрывали ссадины и раны. Таня шла следом и мерила давление, считала пульс на пятнадцать секунд, спрашивала имя, фамилию, возраст, все записывала. Подбежали добровольцы из дачного поселка – стали помогать отгребать щебенку и вынимать заваленных людей. Таня механически делала, что велел Саша. Он что-то сказал одной из подбежавших женщин, и та умчалась. Вернувшись через несколько минут, принесла рулон черной пленки, и женщины из числа очевидцев принялись накрывать каких-то неподвижно лежащих людей. Подъехала еще одна машина «03» – подбежали ребята. Ерофеев указал на двух детей – мальчишек лет пяти-семи, которые даже не плакали, а тихо стояли, видимо еще не выйдя из шока. Один лелеял свою руку, второй держался за живот.

– Запрашивайте место. Тут у одного перелом плеча и ребер слева, пневмоторакса не вижу, но не исключаю. Летите срочно! И второй – тупая травма живота, ушиб мозга, симптоматики закрытой ЧМТ не вижу, но тоже не исключаю. Как получите место, сообщите, кто вы и куда повезете, вот этой девушке, – он указал на Таню, которая ходила молча, как робот, и делала, что сказал Ерофеев.

Ее что-то раздражало, но она никак не могла понять что. Что-то все время диссонировало с происходящим кошмаром. Она не слышала криков, плача, животного воя каких-то женщин. Она действовала методично и молча. Вот к ней подбежал кто-то из другой бригады. Что-то сказал. Она записала. А что сказал? Что она писала? Девушка будто разделилась на две Тани: одна – маленькая испуганная девочка – сидела где-то далеко, наблюдала за всем через маленькое окошечко и страшно боялась, кричала, плакала, старалась вырваться и броситься на траву, ничего не делать, онеметь от ужаса; а другая – словно из железа – ничего не понимала, только старательно выполняла приказ старшего по бригаде: спрашивала, записывала, измеряла давление, считала пульс…