Пока мы не встретимся вновь

— Так вот что ты имел в виду, советуя мне использовать мое влияние? — сказала Дельфина с таким презрением, что Бруно пришел в ярость.

— Ты не стоишь того, чтобы я тебе помогал. Ты считаешь, что гордость уместна в такие времена, как сейчас? Так вот что я тебе, дуре, скажу: гордость — удел победителей, а не побежденных. Ты считаешь, что от тебя требуют слишком высокую цену за необходимую тебе информацию? Ты просила меня помочь, пришла ко мне и умоляла меня, ты была готова на все — «Помоги мне, Бруно, помоги мне, есть надежда, Бруно, есть какая-то надежда?» И когда я даю тебе шанс, которого у тебя никогда больше не будет, ты отвергаешь его. Позволь мне кое-что сказать тебе, Дельфина: хочешь, чтобы тебе помогли, — приготовься платить за это! Хочешь получить надежду — продавай себя, пока есть подходящий покупатель!

— Его цена меня не устраивает, — бросила она Бруно в лицо. — Я обойдусь без этого. Но вот тебя устраивает любая цена, Бруно, не так ли? Ты так и не сказал мне, что за вонючий бизнес связывает тебя с ним. Ты наверняка не просто сводник. Чем же он заплатит тебе за то, что ты приведешь к нему в постель свою сестру?

— Ты безумная. Я не дам тебе шанса второй раз.

— Это единственная хорошая новость, которую я услышала.

Взглянув в темноте на красивое порочное лицо Бруно, Дельфина натянуто засмеялась, толкнула его так, что тот попятился, и захлопнула у него перед носом дверь.

Ликование, которое испытывала Дельфина несколько дней после того, как бросила вызов Бруно, сменилось паникой. Она сказала, что сможет обойтись без надежды, и в тот момент сама этому верила, но от надежды нельзя было отказаться, как от надоевшего платья. Надежда стала мукой, ее приходилось терпеть, как лихорадку, как температуру, которая то поднимается, то падает ни с того ни с сего, необъяснимую, мучительную температуру, не поддающуюся никакому лечению.

Восход солнца или новолуние порой вселяли в нее безрассудную надежду, но и при этом она ощущала безысходность, едва увидев засохший цветок или услышав писк птенцов. Дельфина беспомощно металась от надежды к безнадежной реальности, неизбежной, как могила. Она должна была принять ее, но не могла с ней смириться.

Дельфина стала суеверной, чего раньше никогда не было. Она перестала читать газеты, и когда войска союзников высадились на Сицилии, а русские освободили Ленинград, она спрашивала совета у гадалок. Она разыскивала астрологов, когда немцы оккупировали Венгрию, а Люфтваффе всего за одну неделю февраля 1944 года потеряли четыреста пятьдесят самолетов. Когда в апреле того же года генерал де Голль был назначен главнокомандующим армиями «Свободной Франции», Дельфина металась по Парижу в поисках хиромантов и ясновидящих. Только они могли вселить в нее надежду. Уже только пророки были способны облегчить боль истомленной души. Она худела, но становилась все красивее. Дельфина находилась на грани безумия.

За долгую историю Парижа ни чума, ни коронации, ни революции, ни волна раболепия или террора не могли сравниться с той массовой истерией и неистовством, которые охватили город в середине августа 1944 года. Дикие слухи и безотчетная тревога носились в воздухе, как снежные хлопья во время пурги. Мосты были забаррикадированы германскими войсками, но люди каким-то образом просачивались мимо них и так же быстро исчезали, как и появлялись. Ожидание, страх и замешательство были написаны у всех на лицах.

Освобождение не за горами! Через два с лишним месяца после американцев англичане, канадцы и «Свободная Франция» высадились в Нормандии. Наконец-то освобождение не за горами! Нет, освобождения не будет! Эйзенхауэр обойдет город, оттесняя немцев к Рейну. Ничто не может помешать освобождению! Генерал Леклерк не подчинится Эйзенхауэру и пойдет на Париж!

Слухи передавались из уст в уста; не верили ничему и верили всему; атмосфера ликования сочеталась со смутными признаками мятежа. Забастовку начали железнодорожники. За ними последовали работники метро. Полицейские вернулись в свои управления. Тысячи людей оставались в немецких концлагерях. На улицах расстреливали французских подростков, взявшихся за оружие. Выстрелы — то ли немецкие, то ли французские — раздавались отовсюду: с улиц, с крыш домов, из окон. Кровь заливала тротуары и перекрестки. Это походило на какой-то массовый бред. Что происходило? Знал ли кто-нибудь?

Двадцатого августа генерал Дитрих фон Холтиц капитулировал, пообещав не разрушать Париж, как того требовал Гитлер, в обмен на разрешение вывести своих людей. Но восстание неудержимо набирало силу. Неопытные снайперы атаковали группы германских солдат. Газеты Сопротивления, выходившие несколько лет подпольно, теперь открыто продавались, хотя покупатели подвергали себя риску. Солдаты французских внутренних войск пытались отбить здание муниципалитета.

«Континенталь» перешел в руки французов, и съемки прекратились. Дельфина, жившая неподалеку от штаб-квартиры гестапо на авеню Фош, старалась не выходить из дома и осталась совершенно одна. Виолет, Элен и Аннабел не рисковали показываться на улице и манкировали своими обязанностями, а соседи, не более осведомленные, чем Дельфина, позакрывали даже ставни. Выглядывая в окно, Дельфина не видела признаков жизни на опустевшей улице.

К двадцать второму числу, кроме нескольких бутылок вина, в доме не осталось ничего съестного, даже корочки черствого хлеба. К середине следующего дня Дельфина так проголодалась, что решила отправиться на ближайшую торговую улицу и купить продукты. Она не ходила в эти магазины лет сто и даже не знала толком, где булочная. Поискав самую неприметную одежду, Дельфина надела довоенную хлопчатобумажную голубую юбку с красным поясом и белую блузку без рукавов. Боясь, чтобы ее не узнали, она решила обойтись без косметики и причесалась так, что волосы почти закрывали ее лицо.

Пройдя мимо пустого, почему-то закрытого домика сторожей и свернув на главную улицу, Дельфина ощутила неестественную сюрреалистическую тишину и вдруг подумала об угрожающей ей опасности. «Может, все ушли из города? — размышляла она. — А у остальных хватило здравого смысла оставаться дома и выжидать? Конечно, у них тоже кончилась еда, или у них хватило сообразительности припасти немного провизии?»

На торговой улице оказались открытыми лишь два магазина, и Дельфина на свои карточки купила две вялые репы, луковицу и три черствых булочки. Одну из них она съела по дороге домой. Она шла, держась в тени домов, очень быстро. К счастью, вскоре она оказалась в относительной безопасности Вилла-Моцарт, и тут Дельфина бегом помчалась к своему дому. Задыхаясь, она достала из кармана ключ от входной двери и собиралась уже вставить его в замочную скважину, как вдруг из-за угла дома показались двое мужчин. Страх сжал ее сердце. Они были бродягами, заросшими, в лохмотьях, страшными.

— Нет, пожалуйста, не надо, — прошептала Дельфина, слишком напуганная, чтобы закричать. Она оглянулась в безумной надежде на помощь, хотя и понимала, что ей неоткуда прийти. Она протянула бродягам свою сумку, решив предложить им еду, чтобы избежать опасности, но они приближались к ней. Она чувствовала их отвратительный запах.

— Все в порядке, — охрипшим голосом сказал один из них.

— Что?

Дельфина отшатнулась, поняв: слишком поздно — они видели ключ в ее руке.

— Твой наряд, — сказал бродяга прерывающимся голосом, — простой, патриотичный — то, что надо, крошка…

— Арман!

— …чтобы приветствовать солдата… дома…

Он обмяк в ее руках.

Двадцать пятого августа по приказу генерала Омара Брэдли в Париж вошли две дивизии: Вторая французская под командованием генерала Леклерка и двенадцатый полк четвертой американской дивизии в сопровождении сто второго американского кавалерийского полка.

Плача и смеясь, жители Парижа выбегали из домов и вливались в ликующий поток, захлестнувший улицы. Во всех церквах звонили в колокола, а де Голль, облеченный правом провозгласить республику, заявил: «Республика никогда не прекращала своего существования».